Еще с воздуха видели, как к посадочной площадке стекались ручьями люди: прилетела помощь. До сегодняшнего дня они перебивались на малосъедобной всячине. У многих нет даже хижины, унесла вода; они спят на пальмовых листьях. Поля размыты, а земля спрессована после наводнения так, что без буйволов им не вспахать сохой и клочка. Скот же погиб весь. Люди верят, что нормальная жизнь вернется на остров, но слишком великую трагедию им пришлось перенести, и печальная тень не сходит с лиц людей.
Очень долго после циклона море выбрасывало трупы. Живые не успевали справляться с мертвыми. Пекло солнце. Тяжелый смрад стоял в густом от жары воздухе. На прилетевших издали люди смотрят с каким-то тупым безразличием. Старик с белой, как вата, бородой. Девочка лет тринадцати с крохотным мальчиком, клещиком сидящим у нее на бедре. У мальчишки огромные фиолетовые глаза. Я не знаю бенгальского, они не говорят по-русски. И я почему-то говорю им, показывая на себя:
— Рашен! Русский.
Конечно же, они ничего не слышали прежде о нас. Но красная звезда на зеленом борту машины в их памяти уже сопряжена с тем, что мы им принесли, — с жизнью.
Не будь вертолетов, что бы ели эти люди? В чем бы они жили? Ведь юг Восточного Пакистана очень труден для снабжения, он рассечем на тысячи островов. Самый лучший транспорт — легкий самолет или вертолет. Но в Пакистане пока мало таких машин. Еще восемь месяцев островитянам кормиться на казенный счет: пока не пойдет на убыль большая вода и не освободит поля для высадки риса. В середине июня с муссонами придут дожди. Вот и получается, что ждать до августа.
Остаюсь на базе, пока вертолеты будут курсировать с грузами по деревням. Иду к лодочникам.
Вон старик с нимбом седых волос, похожий на святого. Старика зовут Джавет Ашраф. Он и его двое сыновей лодочники. Приплыли сюда за рисом на всю деревню. Надо сказать, что местные жители отменные речники и мореходы. Это у них от пращуров — те в былые времена ходили вдоль берега Индии до самого Цейлона. Матросы в деревнях и сейчас слывут людьми смелыми и знающими жизнь.
Лодочники знают себе цену. Когда заговариваешь с ними, они непременно замечают, что заменить их здесь никто не может. В полноводье мириады лодок снуют по всей дельте. Люди ездят друг к другу в гости и на базар, перевозят товары и ловят рыбу. Даже в сухой сезон, когда просыхают поля и начинают убирать рис и джут, единственное сообщение между деревнями — те же лодки.
Здесь великое множество ручьев и речек, до самой дальней воды не больше километра. Прав Джавет Ашраф: лодочника заменить здесь невозможно. Старик вспомнил вторую мировую войну. Англичане велели им, опасаясь прихода японцев, сжечь все лодки. Вскоре случился неурожай, и людям не на чем бы по развозить рис. Страшный голод покосил тогда немало людей.
А что произошло сейчас, когда на них обрушился циклон? Ураган уничтожил и унес в океан тысячи лодок, лишив жителей средств передвижения. Из-за этого долго не могли наладить связь между деревнями, оказывать немедленную помощь. После прилетели вертолеты.
Старику Ашрафу повезло: лодка застряла между пальмами и осталась цела. Теперь у него много работы.
У нас было еще время, и мы с Ромео Георгиевичем отправились в деревню, что в полутора милях от базы. Хотелось поговорить с теми, кто пережил кошмар тринадцатой ночи в ноябре. Мы оказались в небольшой деревушке Бхабанилур. Крестьяне делили худых, мосластых коров, которых недавно привезли с севера на баржах. Староста деревни Голам Акбар держал в руках длинный список и выкрикивал фамилии жителей:
— Абул Квасем!..
Из толпы вышел молодой крестьянин с черной курчавой бородкой и в длинном клетчатом лунги до пят. Староста старательно намазал палец Абула чернилами и прижал его к листу ведомости. Чиновник из животноводческой комиссии вывел из стада упиравшуюся коровенку.
Кто он, Абул Квасем? Где был во время циклона? Дома. У него тридцать пять акров земли, было девять голов скота. Жил он неплохо, имел даже дом с железной крышей. Когда в окна ворвалась вода, он с женой и пятью детьми забрался на стол. Но вода прибывала. Они подставили табуретки. И тут он понял, что просчитался: вода поднялась выше, и дети стали тонуть у них в руках. Этот ужас Абул никогда не забудет...
Такая участь постигла на Бхоле десятки тысяч людей. На базе Даулатхан я встретил чиновника из «Рилиф комишн». Он занимается подсчетами потерь. Только по двум островам Бхола и Манпура материальный ущерб исчисляется миллионами рупий. А чем оценить гибель по меньшей мере ста двадцати тысяч человек?
— Южней Бхолы есть маленькие острова, — говорит он. — Кукри-Мукри и Чаркалми. Жило там больше пятнадцати тысяч, а осталось около полутора. Остальных забрала вода.
...Мы возвращались в Дакку поздно вечером. Торговцы зажигали у своих лавок костры, и дым от них застилал улицы. Город погружался в ночь.
— Стоянка, я сорок второй, разрешите посадку.
— Посадку разрешаю, — ответила Земля.
Вертолеты, не делая круга, торопливо заходили на полосу. И так шестьдесят дней подряд. Рано утром туда, на юг. И вечером обратно. Почти сто тысяч километров.
Более 850 рейсов по деревням провинции. Перевезено 850 тысяч килограммов груза и более двух тысяч людей.
Много бед и легенд оставил после себя циклон. Мы слышали их в местах, где садились наши машины. Рассказы о катастрофе, легенды о смерти. Теперь к ним прибавятся и другие: о том, как на землю бенгальцев прилетели из далеких стран люди и как они старались помочь живым.
Леонид Чуйко
Дакка — Москва
Поиски первого дня
Я всего несколько минут в этом городе, а уже встречаю знакомые мне лица. Наверное, в этом нет ничего случайного — так во всех небольших городах: все люди знакомы, привычны, знают, кто чем занимается, у кого какие доходы. Если утром зашел с девушкой позавтракать, значит и накануне вы были вместе. Если ты с разными девушками — тебя следует опасаться; но если всюду появляешься один... Одним словом, в таких городах люди подмечают все. Припоминаю одного товарища, любителя посидеть в кафе. Он периодически перекрашивал и перекраивал единственный костюм и при этом говорил: «Как войду, скажут: у него опять костюм новый».
В эти первые минуты в городе, как и много лет назад, я зашел в кондитерскую на улице Пикк. Взглянув на меня и ни о чем не спрашивая, женщина за стойкой подала чашку и блюдце:
— Ваши кофе, ватрушка. — И добавила: — Вы стали реже бывать у нас.
Реже. Я просто не был здесь пятнадцать лет. Но я помню, как она, тогда еще молодая девушка, складывала деньги в большой кожаный мужской бумажник. Она и сейчас раскрыла его и положила деньги в мягкую кожу со стертым орнаментом. Удивительно, как со временем обостряются впечатления первых минут, первых встреч, первого дня. Сознаешь это с годами, когда груз воспоминаний становится частью тебя, и неизбежны раздумья, когда анализируешь себя, события и понимаешь скоротечность времени.
В кондитерской я увидел, что к выходу идет Юри Ярвет. Еще не успев осознать, что скажу этому скромному человеку, о котором много слышал удивительного, я оказался у двери:
— Здравствуйте.
Он смущен:
— Вы меня знаете?
— Да, когда-то я жил в Таллине...
Пожалуй, только в Таллине знают, что Ярвет был комическим артистом. Я даже помню его выступления на эстраде. Едва ли в те годы таллинцы предполагали, что перед ними будущий король Лир.
— Я еду на съемки в Ленинград, — сказал Ярвет, прерывая невольно возникшую и неловкую паузу и, видимо, догадываясь, что я помню его прежнее амплуа, «король Лир», как бы уходя за кулисы, роняет:
— Я все еще комик...
Надо сказать, что, приехав в послевоенные годы в Таллин в мореходное училище, я не знал в городе никого и ничего. Главное, не знал языка, а в те годы это был серьезный барьер, и преодолеть его было не просто. Но в тот первый осенний день, когда из обычного здания вокзала я вышел в город на брусчатую площадь под проливной дождь, проблем для меня никаких не существовало.
Я шел, и мне казалось, что здесь никогда не бывает сухой земли. Выпуклый, блестящий от дождя булыжник, квадратики редких окон и бойниц на фасаде замка, устремившегося в серое небо, крепостная стена, двускатные черепичные крыши домов. Переплетаются и теряют направление узенькие улочки. Как будто я двигался не по городу, а среди декораций, где разыгрываются трагедии Марии Стюарт и Гамлета. Автомобили казались громоздкими, случайными. Петляешь по улочкам, завернешь за угол — и вдруг открывается дверь в одном из лабиринтов, и тебя обдает паром и запахом кофе. Заглянешь — за столиками люди в плащах, прочно и, видимо, долго сидящие. Еще дверь — и еще кафе, поворот — и снова кафе.
