Потом Буза с преувеличенным вниманием осмотрел щеку Семеновны и участливо спросил: не может ли он чем-либо помочь. Семеновна в ответ только замахала руками, и Буза не стал настаивать.
Буза вел себя как рачительный хозяин, который сначала накормит домашнюю скотину, а уж потом опустится до разговоров с соседом.
— Нам ничего не надо, — сказал он начальнику колонии, выглянув в окно, так же, как это делал Хряк. — Будете хитрить, всех пришьем… Звони в Н-ск… нам нужен прокурор области… Разговаривать будем только с ним… — и, издевательски усмехнувшись, добавил: — Конец связи…
* * *
Следственный изолятор, который все в Каминске звали просто тюрьмой, стоял на взгорье. Место это пятьдесят лет назад было окраиной города. Но время шло, город рос и со всех сторон окружил высокие стены тюрьмы. А сама тюрьма в окружении домов частного сектора стала похожа на средневековую крепость, куда обычно прятались от набегов неприятеля жители близлежащих мест.
Однако Каминская тюрьма не была защитницей каминцев, а скорее наоборот. От нее исходила некая отрицательная энергия, которая, распространяясь вокруг, отравляла жизнь взрослых и детей. Особенно детей. Подростки, выросшие возле тюрьмы, знали жизнь за ее стенами так же хорошо, как их сверстники знают жизнь заводов и фабрик, возле которых живут. И многие из них, по достижению зрелости, попадали под крышу Каминской тюрьмы. Для одних она становилась местом работы, для других — местом отбывания наказания…
Внучек открыл первую дверь маленького тамбура-предбанника. В дежурной комнатушке, отгороженной от тамбура большим куском плексигласа, сидел прапорщик. Внучек бросил ему в выдвижной ящичек удостоверение личности. Прапорщик, отлично знавший его, тем не менее долго сравнивал фотографию с предъявителем и, наконец, вернул удостоверение обратно. После этого раздался щелчок, запор второй двери открылся, и Внучек прошел через нее и стал подниматься на второй этаж, где располагался кабинет начальника.
— Ага, вот еще один член «тройки», — съязвил начальник Каминского горотдела милиции Узякин. Он восседал за столом начальника изолятора. За приставным столиком сидел командир батальона охраны МВД Собинов, который, в отличие от своего знаменитого однофамильца, совсем не имел голоса, но петь просто обожал, особенно после употребления спиртного.
Узякин чувствовал себя хозяином положения, так как в подобных случаях он становился старшим оперативным начальником.
— Раздевайся, думать будем, что делать, — сказал он.
— Мыслители собрались, — съязвил комбат и выругался.
Ругательство вызвало усмешку у Внучека, на что Узякин мгновенно отреагировал:
— Он у нас интеллигент, не ругается… и правильно делает, а то Боженька язык отбоярит… гы-гы…
В кабинете появился начальник изолятора — пятидесятилетний мужчина, седой, аккуратный. Звали его Михал Михалычем, подчиненные называли Михалычем, а хохмач Узякин — начтюрьмом. Михалыч появился с кофейником в руках. Кофейник был тут же поставлен на подоконник, включен в сеть, а начальник изолятора полез в стол за чаем.
Чай — первое дело в тюрьме. Пришел к тебе по делу человек со стороны — поставь ему чай, если ты, конечно, уважаешь его и хочешь сдвинуть дело с мертвой точки. Хочешь поощрить или поддержать осужденного или подследственного — напои его чаем. Чай был и тюремной валютой.
Раньше тюремные правила не позволяли подследственным и осужденным иметь и заваривать чай в камерах, но все, уважающие себя «сиденцы», его имели… Сейчас времена изменились, заваривать и пить чай разрешено, но возникла другая проблема — чая нет… Исчез он из магазинов на воле… об этом все знают, но тем, кто попал в тюрьму до перестройки, этого не объяснишь, не верят они, что такое может случиться. Они считают, что администрация их накалывает, зажимает чай и, конечно, бузят и дергают Михалыча и его ребят, требуя чая… Забулькал кофейник. Михалыч бросил в него заварку, выдернул штепсель из розетки, замотал кофейник полотенцем и умчался куда-то по своим делам.
Михалыч пришел работать в изолятор четыре года назад в надежде получить здесь звание подполковника. Должность «начтюрьма» была «вилочной», и при определенном наполнении изолятора спецконтингентом можно было надеяться на вторую большую звезду.
Однако почти в то же время началась кампания по борьбе с пьянством. И, что удивительно, количество спецконтингента в первые ее месяцы сократилось чуть ли не вдвое.
Большое уитэушное начальство из Н-ска обрадовалось такой «тенденции». В управлении ИТУ кто-то написал служебную записку, что изолятор в Каминске со временем придется закрыть. Но потом все вернулось на круги своя. Шок прошел, и изолятор стал набирать спецконтингент в полтора раза больше, чем раньше, то есть до кампании. Однако в головах начальников «тенденция» снижения так и осталась, и Михалыч до сих пор ходит в майорах, тогда как его бывший начальник по горотделу милиции Узякин, человек относительно молодой, уже получил звание подполковника.
— Итак, господа офицера, — сказал начмил, — что мы имеем… Трое осужденных из Тараканинской тюрьмы, тьфу, колонии захватили трех заложников… докатилась и до нас эта зараза…
Внучек хотел сказать, что эта зараза докатилась давно, но вспомнил, что Узякин говорит только за свой район, и сдержался.
— Кому приходилось работать по освобождению заложников? Ага, никому… Значит, будем исходить из здравого смысла, тем более что сейчас все к этому призывают… Так?
— Так, — ответил Внучек, — но не грех вспомнить и то, чему нас в бурсе учили…
— А в бурсе нас этому не учили, — обозлился Узякин, — в бурсе нам говорили, что организованная преступность, терроризм, захваты заложников совершаются только там, это их явления, и нам они не присущи…
— Да хватит вам, — вмешался Собинов. Он был человеком военным, много говорить не привык, однако положение члена «тройки» обязывало что-то говорить, и он был рад примирить двух других.
— Ну ладно так ладно, — сказал Узякин и выругался, — что-то нервы стали сдавать… Из чего будем исходить?
— Из главной задачи, — сказал Внучек и хотел добавить из какой, но в последний момент сдержался и дал возможность высказаться главному оперативному начальнику.
_ Спасти людей, — произнес Узякин, — спасти людей, а что для этого нужно?
_ Для этого нужны люди, — вставил свое слово Собинов.
— Конечно, — согласился Внучек, — но для того, чтобы подключить людей, нужно располагать информацией о тех, кто захватил, и о тех, кого захватили…
— Устами молодежи… — сказал Узякин, объединяясь этой фразой с Собиновым, которому тоже было под сорок, в отличие от тридцатитрехлетнего Внучека, — а что мы знаем о тех и других?
— Ничего, — ответил Собинов.
— Правильно, — сказал Узякин, поэтому я сейчас позвоню в управление.
— Есть лучший вариант, — перебил его Внучек… — В корпусе три телефона: здесь, в спецчасти и оперчасти… Расходимся по кабинетам, и каждый через своих коллег постарается урвать часть информации о захватчиках и заложниках… Мы звоним в Н-ск, а Дмитрий Иванович в Тараканино: одна из его рот несет там охрану… Разбегаемся?
— Разбегайтесь, — сказал Узякин, — я как старший оперативный начальник останусь здесь…
* * *
— Арбузов! — кричал начальник колонии в окно кабинета врача санчасти. — Повезло вам: прокурор области был в командировке в Каминске и теперь вылетел к нам на вертолете… Отпусти женщин хотя бы, все выглядеть лучше будешь перед прокурором…
— Мне с прокурором детей не крестить… Прилетит, тогда и поговорим, — сказал Буза, даже не отдернув шторку окна.
Буза был занят. Он в очередной раз проводил «работу» с заложниками. Делал он это так, как когда-то делал один из воспитателей в ВТК, где Буза отбывал первый срок. Он ходил туда-сюда рядом со скамейкой, на которой сидели женщины и прикованный наручниками к батарее водяного отопления Виктор.
— Еще раз повторяю, — говорил Буза тоном учителя начальных классов, — вам ничего не сделают… если вы не начнете геройствовать. Это относится к вам, гражданин начальник… Сидите спокойно, все, что вам нужно, дадим, надо пить — пожалуйста, надо есть — ноу проблем, в туалет — Шнырь проводит… Станет поспокойнее — руки развяжем… У нас к вам ничего нет… И у вас к нам ничего быть не должно… Ты на Хряка зла не держи, ты вон какой здоровый. — Буза был тонким психологом и знал, на каких струнах мужского самолюбия можно сыграть в присутствии женщин. — Хряк не стал бы тебя бить, но сам понимаешь… у нас правило: ты нам не мешаешь — мы тебя не трогаем…
Хряк и Шнырь стояли в коридоре и смотрели на беседу через проем открытой двери. На подвижном лице Шныря была написана полная поддержка всего, о чем говорит Буза. Хряк же чуть кривился. Он был человеком, о которых в зоне говорят «живет на кулаках», и к болтовне относился с презрением.
