В одном из углов комнаты, в конце короткой тропки между штабелями книг, стоял сейф, который теперь исполнял чисто отвлекающую роль. Я не использовал его по прямому назначению с тех пор, как другой мой пронырливый приятель по антикварному бизнесу выиграл у меня пари по пьяной лавочке, заявив, что минуты не пройдет, как он его вскроет. Для меня это явилось откровением и стоило мне пятидесяти потерянных фунтов. С тех пор, следуя его совету, я все ценное держал под половицей. Над сейфом я повесил гравюру, изображавшую кремацию Шелли: возле языков пламени – Байрон с развевающимися кудрями, воплощенная аристократическая надменность. Порой, когда я задерживался тут на минуту, казалось, что странная тишина, обволакивающая комнату, исходит главным образом от этого застывшего образа поэта с гордо поднятым подбородком, опирающегося на трость. А еще казалось, что здесь так тихо от бесконечных штабелей книг – некоторые из них доходили до пояса. Потом кладовая представлялась мне слоновьим кладбищем: книги удалялись сюда от мира, которому больше были не нужны, чтобы найти здесь покой и уединение и умереть в сочувственной пыли.
Мой стол стоял у окна в дальнем конце комнаты. Расчистив место среди бумаг, почтовых открыток, авторучек, кнопок и прочего хлама, я поднял коробку и поставил на горячий параллелограмм солнечного света. Затем одну за другой просмотрел книги, потому что, даже имея дело с Пройдохой Дейвом, никогда не знаешь наверняка, не попадется ли что стоящее.
Разумеется, ничего интересного, пустая трата времени. Хотя в коробке обнаружилось немного больше приличных книг, чем можно было ожидать от Дейва: среди драных томов пятидесятых годов в твердом переплете затесалось несколько изданий Викторианской эпохи; впрочем, все они явно не представляли никакой ценности, даже я, непрофессионал, это понял. Вернон едва бы удостоил их взглядом.
Некоторое время я сидел, обдумывая, как бы тактично дать понять Пройдохе, чтобы он отказался от надежды стать поставщиком букинистических книг: Вернон старый человек, и для него будет настоящим испытанием видеть развязного Дейва, таскающего в магазин коробки с макулатурой в бумажных обложках. Я сам порядком устал от него за тридцать лет нашего знакомства. Дейв был частью «сумеречного мира» между мелким бизнесом и мелкой преступностью, который так процветает на юге Лондона. Где он добывал свой антиквариат, было для меня тайной, в которую я слишком не углублялся. В конце концов, правда – первейший враг коммерции.
Глядя на кучу потрепанных разномастных книг, вываленных из коробки на стол, я, как обычно, гадал, откуда они, черт побери, взялись у Дейва. Потом, тоже как обычно, почувствовал жалость к бедному старому Пройдохе. На глаза попалась Библия начала девятнадцатого века, и я подумал, не заплатить ли ему двадцатку хотя бы за нее. Однако, взяв ее в руки, убедился, что она в ужасном состоянии. Форзац порван, переплет обтрепан. Увы, ни один книжный коллекционер не заинтересуется таким экземпляром.
Я со вздохом положил книгу обратно на пятно солнечного света. Даже верхняя крышка переплета неровная, на пару миллиметров не прилегает к форзацу. Я поднял книгу и потряс: может, там что есть между страниц. Но нет, пусто. Единственное возможное объяснение – кожа переплета ссохлась, оттого и крышка приподнялась.
Я сидел, удивляясь, что кожа может настолько сильно съежиться, и крутил обручальное кольцо на пальце. Такая у меня была привычка, когда я глубоко задумывался. Всегда мне надо, чтобы руки были чем-то заняты, я вообще не мог сидеть без дела. Если б мне когда-нибудь удалось снять кольцо, я, наверно, увидел бы, что протер себе на пальце глубокую бороздку: я крутил его аж двадцать пять лет честного брака.
Вскоре я совершенно забыл о книге. Мои мысли, еще мгновение назад сосредоточенные, блуждали бесцельно: мысли человека, который чего-то добился в жизни, чьи дети уже выросли и которого больше ничто не волнует.
Легкое жжение в желудке вернуло меня на землю. Это был не тот пылающий огонь, как недавно, внизу, а лишь его отзвук, почти ласковое тепло. Газ в горелке был привернут до едва заметных, мягко пульсирующих голубых язычков. Возможно, все, что мне было нужно, это чего-нибудь перекусить.
Я встал, подошел к окну и, скосив глаза, увидел, как Фредди гонят от магазина Блэкуолла на нашу сторону улицы. От весеннего солнца в комнате было жарко, как в инкубаторе.
Решив пойти поесть, я покинул офис. Старые ступеньки скрипели под ногами. Спустившись, я остановился и оглядел зал. В магазине не было ни одного посетителя. Вернон куда-то ушел, наверно, поболтать со старинными дружками из близлежащих книжных лавок. Кэролайн читала, слишком увлеченная своей книгой, чтобы услышать мои шаги. Какое-то мгновение я стоял, покачиваясь и невидяще глядя в зал. Потом повернулся и торопливо поднялся обратно в офис: мне вспомнилась Библия, и я понял, словно подсознательно все время думал об этом, почему переплет неплотно прилегал к страницам.
2
Тишина слоновьего кладбища наверху, казалось, стала еще глуше, чем когда я недавно покидал его. Может, это была тишина ожидания. Заброшенные книги застыли неподвижно. Байрон все так же стоял с развевающимися кудрями, опершись одной рукой на трость, без всякого стыда рисуясь на кремации своего друга. Несколько искорок пыли лениво плавали в широком солнечном луче, наклонно протянувшемся от пыльного окна к моему столу. Там, на теплой столешнице, меня ждала Библия, переплет все так же приподнят, кожа мерцает.
На пороге я невольно замедлил шаг. Тишина была такая, что впервые со дня вступления во владение магазином я и в самом деле почувствовал себя захватчиком и разрушителем. Отец Вернона начал собирать эти штабеля книг задолго до того, как я родился. Сюда они удалялись на покой. От них исходила тишина: низкий гул уличного движения казался невероятно далеким, как доносящийся до подножия звук труб тибетского монастыря на горе, призывающих к созерцанию или молитве.
Я робко сел, по-прежнему чувствуя, что мое присутствие оскорбительно для этих стен. Затем раскрыл Библию, насколько позволял переплет, так что корешок согнулся, и поднес ее к сверкающему окну. К своей радости, я увидел, что мои предположения оказались верными: явно что-то было тщательно спрятано в корешке, и это мешало книге плотно закрываться. Мгновения непередаваемого волнения и восторга, которые в моей профессии переживаешь только раз или два в жизни.
Я совершенно забыл, где нахожусь. Не в силах отвести глаз от книги, я нащупал на столе карандаш. Толкнул пару раз тупой стороной, и на стол упало нечто, оказавшееся скатанными трубочкой пожелтевшими листками писчей бумаги, перевязанными голубой лентой. Листки были такие тонкие, что, еще прежде чем я очень осторожно распустил ленту, я разглядел просвечивающие сквозь бумагу строчки. Из освобожденных листков пахнуло едва уловимым ароматом мускуса, который тут же и улетучился, как холодок под лучами солнца, оставив меня с мыслью, что это мне только почудилось. И все же мой нос и инстинкт торговца антиквариатом подсказали, что это был сохранившийся в туго свернутых листках запах минувшей эпохи. Распустив ленту, я разбил крохотную «капсулу времени».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
