Он успокаивает себя и входит в дом. Синева в небе сменяется тьмой.
Элен была на кухне. Соблазнительно пухленькая, когда мы поженились, теперь она превратилась в грузную женщину с тяжелой постменопаузной грудью. Она не пользовалась косметикой, не подкрашивала седеющих волос и ходила в неизменных бесформенных юбках и мохнатых свитерах. По причине этих перемен, а не вопреки им, какие-то чувства к ней еще тлели на пепелище моего среднего возраста.
Когда я вошел, она отложила книгу, которую читала, и плавно скользнула мне навстречу с величественностью крупной женщины. Обняв меня, она положила голову мне на плечо, словно собираясь заплакать или заснуть. Ее голос был нежен.
– Я люблю тебя, Клод.
– И я тебя.
В этом не было ничего необыкновенного. Каждый вечер она крепко обнимала меня и говорила, что любит. Это, впрочем, относилось не столько ко мне, сколько к ней самой, потому что Элен любила все на свете. А то, что существуют вещи, которые она не в силах полюбить, викторианская архитектура и госпожа Тэтчер например, это Элен, похоже, считала в какой-то степени доказательством собственного морального несовершенства, а потому всегда оправдывала все, что угодно, называя это «по-своему замечательным».
Она была полна любви, и этого ей было достаточно. Все, чего ей хотелось, пока дети растут, – это быть с ними. Теперь, когда они были уже почти взрослые (хотя, что касается нашей дочери Фрэн, тут я серьезно сомневаюсь), я поставил Элен руководить одной из моих бутербродных, чем она, кажется, с удовольствием занималась со свойственным ей тщанием.
Она нежно обнимала меня, глаза прикрыты, грудь вздымается медленно, покойно. Мы покачивались, как покачиваются на прибойной волне стоящие на якоре корабля. Это всегда напоминало мне о последнем танце на дискотеке в пятом классе: приглушенный свет, натертый пол с разметкой для нетбола усеян серпантином и бумажными стаканчиками. Элен каким-то образом умела поддерживать и сохранять живость тех ощущений.
Освобождаясь от ее объятий, я всегда испытывал легкое чувство вины, но ведь кто-то же из нас должен был это сделать. Мы шутили между собой, что, если б она встретила мужчину схожего с ней темперамента, они только и делали бы, что целыми днями стояли и сжимали друг друга в объятиях.
В тот вечер я был слишком возбужден, чтобы долго обниматься. Когда я высвободился, Элен открыла глаза и улыбнулась, словно удивившись моему присутствию. Я тем временем устремился к буфету с напитками. Мне хотелось отметить событие и немного успокоиться. Когда в груди разлился приятный огонь, я обернулся и увидел, что Элен стоит там, где я ее оставил. Она внимательно смотрела на меня, склонив голову набок и скрестив руки под грудью.
– Что-то с тобой случилось необычное сегодня?
– А что, по мне заметно? – спросил я с улыбкой, ничуть не удивленный ее вопросом. Элен обладала интуицией, граничащей с ясновидением. Вскоре после нашего с ней знакомства я пересмотрел свое мнение о паранормальных явлениях. – Почему ты спросила?
– Просто почувствовала, дорогой, что что-то случилось. – Она присела к столу. – Я права?
– Как всегда. А ты можешь предположить, что именно?
– Нет. Только что это было что-то… очень необычное.
– Элен, имя Байрон тебе о чем-нибудь говорит?
– Представь, говорит кое о чем. – Еще в начале нашей совместной жизни Элен подхватила мою манеру отвечать саркастическим тоном. – У меня такое ощущение, что ты уже упоминал его раньше.
– Что ж, то, что произошло сегодня, связано с этим самым Байроном.
И я пустился в рассказ о том, как обнаружил письма. Я в общих чертах передал ей их содержание, обрисовал характер Гилберта, вкратце описал его путешествие через Альпы.
Затем торжествующе достал из кармана два байроновских письма.
Когда я читал ей отчет Гилберта о посещении им оперы и палаццо Байрона, Элен сидела не шелохнувшись, но могу сказать, что, в отличие от Вернона, она разделяла мой энтузиазм. Элен знала мое прошлое, понимала катастрофичность решения, когда-то принятого мной, и то, что оно отзывалось и на нынешнем моем спокойном существовании. Вернон видел во мне лишь бизнесмена, но Элен чувствовала, что все намного сложней. Она знала, что мой успех может быть расценен как поражение, что выбранный мною путь, которым я так триумфально следовал, – не более чем символ многих других путей, которые для меня постоянно закрыты. Она знала, почему Байрон значит для меня больше, чем любой другой писатель, поскольку я открыл для себя, что его жизненный путь был столь же противоречив, как моя карьера, только это был путь героической личности.
«Когда мы отобедали, Байрон пожелал побеседовать со мной наедине».
– А дальше?…
Я пересек комнату и положил перед ней страницу с зашифрованным текстом.
– А дальше вот что.
Если Вернона таинственные знаки так захватили, что он буквально забыл обо всем, то у Элен, к моему удивлению, они как будто вызвали отвращение. Едва бросив взгляд на страницу, она вся напряглась и отодвинулась подальше.
– Что это?
– Какой-то шифр. Вернон сейчас, наверно, пытается его прочесть.
– Не нравится мне это.
Я был слегка раздосадован. Я ждал, что она разделит со мной мою радость.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я. Она посмотрела на меня чуть ли не со страхом. – Разве тебе не интересно, о чем там говорится?
– Чувствую, что там какая-то грязь. Убери его от меня.
Я невольно забеспокоился. Глядя на нее, я припомнил случай, произошедший в первые годы нашей совместной жизни. Мы подыскивали первый свой дом и поехали посмотреть коттедж в Камбервелле. Едва мы вошли во вторую спальню, ту, что поменьше, как Элен, удивив меня и агента, наотрез отказалась осматривать дом дальше и потребовала, чтобы мы уехали.
– Перестань, Элен. Это всего лишь старое письмо.
– Я говорю серьезно, Клод. Убери. Не желаю даже видеть его.
Когда мы покинули тот дом, Элен так дрожала, что я повел ее в местный паб чего-нибудь выпить. Хозяин заведения рассказал нам, что дом не могут продать вот уж пять лет, с тех пор, как прежняя его владелица убила своих троих детей и покончила с собой. Он в деталях знал ту кровавую историю. Можно было даже не спрашивать, где произошла трагедия, но я все равно спросил, просто чтобы подтвердить свои подозрения, и он ответил: в маленькой спальне.
Как только письма исчезли в моем кармане, Элен успокоилась.
– Прости, милый. Ты, наверно, прав. Это было глупо, не знаю, что на меня нашло.
Я хотел было согласиться и добавить, что это случается с ней отнюдь не в первый раз, как в дверь неожиданно позвонили. Рука Элен немедленно взметнулась к волосам поправить прическу, что было совершенно излишне. Это был ее неизменный жест при всяком звонке в дверь – бессознательная дань суетной женской природе. Продолжая поправлять волосы, она направилась в прихожую. Мгновение спустя я услышал звук открывающейся двери и трубный глас, принадлежавший моему старинному приятелю Россу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
