использовали язык желания по-разному. Для них слово «горячий» могло указывать на физическое влечение такого типа, какой описала Джейн. Для меня «горячий» означало восхищение отличной фигурой. Их сексуальные контакты часто были мотивированы либидо; я даже не подозревала, что у меня оно отсутствует.
Меня мало интересовал секс с мужчинами, хотя отовсюду – из книг, по телевидению, от друзей – шло послание, что это фантастические ощущения. Но мне было очень любопытно, каково это – быть желанной, быть любимой кем-то, кого я тоже желала, желала всем сердцем, чего не было с моим первым парнем – одноклассником. Это была настоящая причина моего вожделения.
И тогда появился Генри. Мы с Генри познакомились, когда нам было по двадцати одному году. После первого разговора я написала в своем дневнике: «УСПОКОЙСЯ, ЧЕРТОВО СЕРДЦЕ» – вот так, заглавными буквами. Мы общались по интернету – он жил Техасе, а я в Калифорнии. Несмотря на отсутствие личных встреч, мы полюбили друг друга – после писем, чатов и многочасовых разговоров.
Мы увиделись впервые почти через год. Наши отношения длились всего несколько месяцев, но их последствия отравляли мне жизнь намного дольше. И оглядываясь на события с того первого разговора до вопроса, заданного Джейн в бирманском ресторане, я понимаю, что отношения с Генри – это рубеж между «до» и «после». Именно после разрыва с ним я узнала о собственной асексуальности. Наши отношения послужили для меня не только поводом узнать больше о своей сексуальности, но и опытом романтической любви и длительной боли от потери.
Первая любовь всегда кажется чудом. Я же влюбилась в кого-то, кто был далеко от меня, с кем, как мне казалось, была возможна только дружба; нам нужно было изменить нашу жизнь, чтобы быть вместе; и наши чувства в глубине сердца действительно изменили реальность – все это сделало этот момент времени, этого человека еще более необычными. Наши усилия обозначили эти отношения как особые, а серьезность нашего плана стала свидетельством серьезности наших чувств, того, что наша связь – это больше, чем подпитывание собственного самолюбия и просто увлечение. В этом, я уверена, мы не ошиблись. Ничто ни тогда, ни после не поколебало мою веру в то, что, какими бы жутко незрелыми мы ни были, по своей сути эти чувства были редкими и глубокими.
Техас и Калифорния далеко друг от друга, но это был последний год обучения в колледже, и жизнь каждого из нас в любом случае вот-вот должна была измениться. Мы договорились, что оба переедем в Нью-Йорк после окончания учебы. Я могла бы работать журналистом, а он поступил бы в аспирантуру. Но когда Генри не приняли ни в один университет в этом городе, он решил поступить в вуз на юге и настаивал на пятилетних открытых отношениях на расстоянии.
Мне это было не по силам. Я была настолько недоверчивой и уязвимой, что написала в своем дневнике: «Пусть тебе – не понятно почему – раньше не приходило это в голову, помни: ты тоже можешь просить других о чем-то. Ты можешь просить их пойти на компромисс. Не всегда именно ты должна уступать».
Я должна была сказать «нет», но боялась потерять его. Так что я сделала ошибку и сказала «да».
* * *
Перед тем как отправиться на юг, Генри решил провести лето в Нью-Йорке, чтобы якобы посещать языковые курсы, но на самом деле быть со мной. Мы договорились жить вместе, ни разу не встретившись до этого.
Месяцы, которые нам предстояло провести вместе, уже казались болезненно короткими по сравнению с тем, что нам предстояло. Быть вместе и не тратить время на дорогу было нашим самым сильным желанием.
Это лето было болезненным, и по многим причинам у нас ничего не вышло. Не из-за секса – точнее, не совсем из-за него. Наши странные отношения были не безоблачными, но мы считали друг друга привлекательными, и мне нравилось заниматься сексом с Генри. Это было интимно, как будто я переживала то, что было недоступно другим. Я получила то, что мне всегда хотелось испытать: не сексуальное удовольствие, а острые ощущения от чего-то особенного.
Сам по себе секс не создавал проблем, их создавал мой страх перед определенным аспектом сексуальности. Хотя в те месяцы мы были моногамными, перспектива пяти лет открытых отношений пугала меня, и мне было трудно принять, что Генри хотел заниматься сексом с другими. Так как я была убеждена, что Генри тут же влюбится, как только переспит с кем-то еще, любое упоминание о сексуальном влечении – его или кого бы то ни было – вызывало мучительные проекции отказа.
Вскоре страх перед неопределенным будущим затмил ощущение безопасности в настоящем. Я хотела быть сильной и при этом убежать от Генри, и этот токсичный коктейль разрушил наши отношения. Снова и снова я чувствовала, как эмоции выходят из-под контроля, но не находила в себе сил, чтобы остановиться. Моя паника проявлялась в постоянных попытках расстаться, поскольку я очень боялась, что меня бросят. Во время непрерывных боев я отмахивалась и приводила в качестве причин моего недовольства любые проблемы, но никогда прямо не произносила слова «страх» или «неуверенность». Я не могла ни сказать, что боюсь, ни признать, насколько меня это волнует.
Однажды, возвращаясь с работы домой, я шла мимо цветочного магазина и купила для Генри красные гвоздики. Когда я пришла домой, и он спросил меня, откуда цветы, меня испугала перспектива признаться в добром спонтанном жесте. Я сказала, что взяла цветы у коллеги на работе, подумав, что они будут красиво смотреться на обеденном столе.
* * *
В конце концов Генри надоел наш роман, и осенью он вполне ожидаемо расстался со мной. Несмотря на разрыв, я продолжала думать о наших бесконечных разговорах об открытых отношениях: Генри говорил, что мужчины всегда будут изменять, потому что это естественно, что цепляться за моногамию старомодно, и что я могла бы принять это, если бы изо всех сил постаралась.
Утверждения Генри вызвали у меня новый глубокий страх перед всем, что связано с флиртом, сексом или романтикой. Когда мой сосед по квартире смотрел старые сезоны «Скандала», где главные герои целуются в каком-то темном коридоре, я убегала к себе в комнату и закрывала дверь. Если кто-то пытался меня обнять на свидании, я немедленно отстранялась. Мне никогда не нравилось, когда меня трогают незнакомцы, но, став холодной и циничной, я ужасно этого боялась. Я очень скучала по Генри и теперь верила, что все
