Громкоговоритель. Пассажиров, вылетающих в Лондон, просят пройти в коридор с красными указателями и предъявить свои документы в окошках, соответственно их инициалам. Пассажиры, летящие в Вашингтон, пройдите…
Пятница (его звонкий и радостный голос заглушает громкоговоритель). Ты прав, хозяин (Смешок.) Организация – лучше нельзя, посмотри, как все продумано: красные стрелки непременно приведут нас к окошечкам, сейчас ты подойдешь к окну, где буква «К», а я – к букве «П». Да мы встретимся, хозяин, только не делай, пожалуйста, такое грустное лицо, ты же сам расхваливал до небес этот аэропорт.
Робинзон. Я рад, что мы возвращаемся в Англию, Пятница. Рад, что уезжаю отсюда. Это уже не мой остров. Да и похоже, никогда не был моим, потому что тогда я не понял, что… Это все трудно объяснить словами, Пятница. Я ведь не понимал, что, по моей милости, делается с тобой…
Пятница. Со мной, хозяин? Но ты же творил чудеса, вспомни, как ты сшил мне штаны, чтобы я не ходил голым, как обучил меня первым английским словам, слову «Хозяин» (смешок), словам – «да» и «нет», слову «Бог», обо всем этом так хорошо написано в книге…
Робинзон. Ну что ты! Все это я обязан был сделать, чтобы вырвать тебя из этой дикости. И я ни в чем не раскаиваюсь. Но я не мог понять, как это ты, ну, скажем, молодой карибец, встретившись с одряхлевшим европейцем…
Пятница (со смехом). Разве ты был «дряхлый», хозяин?
Робинзон. Я говорю не о моем теле, а о моей истории, Пятница, и тут я совершил ошибку, пытаясь вовлечь тебя в ход нашей истории, истории нашей великой Европы, и, разумеется, истории Альбиона и т. д. (Иронически смеется.) И до сей поры – это самое ужасное! – мне казалось, что все – прекрасно, что ты полностью принял наш образ жизни, но стоило нам явиться сюда, у тебя вдруг начался этот нервный тик… По крайней мере, ты называешь его так…
Пятница. Может, это у меня пройдет, хозяин. (Смешок.)
Робинзон. А я чувствую, что нет, что уже не пройдет никогда. Но любопытно, что этот тик начался, едва мы прибыли на остров Хуан-Фернандес, когда ты сразу резко изменился, встретился с Бананом и…
Пятница. Верно, Робинзон. Многое изменилось с того момента. И это еще пустяки в сравнении с грядущими переменами.
Робинзон. А кто, собственно, дал тебе право называть меня по имени? И о каких это переменах ты говоришь?
Лейтмотив смешивается с веселой праздничной музыкой и голосами из громкоговорителя в аэропорту, все это длится какое-то мгновение.
Пятница (серьезным, независимым тоном). – А как ты думаешь, Робинзон, почему остров называется Хуан-Фернандес?
Робинзон. Ну, это случай, потому что однажды мореплаватель с таким именем в… это был год…
Пятница. А тебе не пришло в голову, что остров получил название по другой причине? А может – в этом названии вообще нет ничего случайного, Робинзон?
Робинзон. По правде говоря, я не вижу смысла в…
Пятница. А вот я – вижу. И думаю, это название может объяснить твое состояние.
Робинзон. Может объяснить?
Пятница. Да, подумай немного. Хуан – самое распространенное имя, Фернандес – самая обычная фамилия. Хуан Фернандес – самое привычное сочетание, какое можно встретить в испанском языке. Ну как Джон Смит в твоей стране, или как Жак Дюпон во Франции и Ганс Шмидт в Германии. В этом сочетании как бы нет ничего особого, индивидуального, им означено нечто множественное, допустим – толпа, народ, «uorno cualunque» [5], Jedermann [6]…
Гул народного гулянья, праздничной толпы.
Робинзон. Да, пожалуй, это так, но…
Пятница. И это вполне объясняет то, что с тобой творится, бедный Робинзон Крузо. Надо же было приехать снова на этот остров со мной, чтобы обнаружить, что среди миллионов мужчин и женщин ты так же одинок, как и тогда, когда тебя выбросило на берег. И тут тебе, наконец, открылась причина твоего одиночества.
Робинзон. Н-да, я это понял, пока беседовал с Норой в отеле, что-то вдруг заставило меня подумать о том, каким ты был в тот день, когда я спас тебя – совершенно голый, невежественный, да и к тому же – каннибал, но при этом – такой молодой, такой новый, без пятен истории. Ты был куда ближе меня к звездам, воздуху, к людям…
Пятница. Не забывай, Робинзон, что мы ели друг друга.
Робинзон (сурово). Пусть так! Но все равно вы были ближе друг к другу. Есть немало видов каннибализма, теперь-то я это очень понимаю.
Пятница (ласково). Ну и ну, Робинзон! Понять все это лишь под конец жизни, да еще на своем бывшем острове! Вот теперь ты понял, что утерял способность общения с Хуаном Фернандесом, с Гансом Шмидтом, с Джоном Смитом…
Робинзон (патетически). Пятница, ты свидетель, я хотел выйти на улицу, затеряться в толпе людей, которые…
Пятница. Тебе мало бы что дало знакомство с такими людьми, как Банан и его приятели, они бы вежливо улыбались и на этом – все. У властей были свои причины изолировать тебя, однако они зря так старались, ты прекрасно знаешь это сам.
Робинзон (медленно и с горечью). Зачем надо было снова приезжать на этот остров, где я был одинок совсем по-другому? Стоило ли возвращаться, если здесь я еще острее ощутил свое одиночество, чем тогда, и вдобавок выслушивал от моего слуги, что повинен во всем я сам?
Пятница. Твой слуга – ни при чем, Робинзон! Ты сам чувствуешь себя виноватым.
Громкоговоритель. Внимание, начинается посадка пассажиров на самолет, вылетающий в Лондон. Просим предъявлять справку о прививках…
Робинзон. Знаешь, мне вдруг захотелось остаться. Быть может…
Пятница. Боюсь, это слишком поздно для тебя. На острове Хуан-Фернандес нет места ни для тебя, ни для таких, как ты, бедный Робинзон Крузо, бедный Александр Селькирк, бедный Даниэль Дефо, нет места потерпевшим кораблекрушение на волнах истории, хозяевам пепла и дыма, наследникам пустоты.
Робинзон. А ты, Пятница?
Пятница. Мое настоящее имя вовсе не Пятница, хоть ты никогда и не озаботился спросить это. Пусть бы лучше меня звали Хуан Фернандес, как миллионы и миллионы островитян, которые сразу узнают друг друга, как мы с Бананом, и уже идут по жизни общей дорогой.
Робинзон. Но куда, Пятница?
Пятница. Пока не ясно – куда, Робинзон. Ничего еще не ясно, поверь, ну скажем, к большому материку, хотят навсегда покинуть острова Робинзонов, эти одинокие осколки твоего мира. Что до нас двоих (со смехом), мы полетим в Лондон на этом самолете, посадка заканчивается и самолет не будет нас ждать. (Смеясь.) Скорее, скорее! Самолеты не ждут, Робинзон, самолеты никогда не ждут!
Примечания
1
Александр Селькирк (1676 – 1721) – шотландский моряк, который в 1704 году, после ссоры с капитаном, был высажен на необитаемый остров Мас-а-Тиерра и прожил там до 1709 года. История А. Селькирка вдохновила Даниэля Дефо на создание книги «Робинзон Крузо».
2
Эллингтон, Дюк (1899 – 1974) – американский негритянский композитор, пианист, руководитель оркестра. Один из любимых джазовых музыкантов X. Кортасара. «Solitude» (Одиночество) – пьеса Эллингтона.
3
Жак Лакан (1901 – 1981) – известный французский врач-психоаналитик.
4
Великий Часовщик – символический образ, появившийся в эпоху Просвещения в деизме, религиозно-философском учении, согласно которому Бог, сотворив мир, не вмешивается в закономерное течение. «Робинзон Крузо» – одна из главных книг этой эпохи.
5
(um.) – каждый, любой человек.
6
(нем.) – каждый, любой человек.
