— Ребенок должен заниматься музыкой, — повторил он через несколько минут и повернулся на другой бок.
«Черт-те что творится у этого типа в голове», — подумал я и собрался идти на кухню, чтобы повторить прием лекарственного напитка, но тут Николай вновь подал голос.
— Я же вас всех достану, гады, — прошептал он. — Все в землю ляжете... Это же так естественно....
Я понял, что мне надо срочно ложиться спать. Иначе почудится еще какая-нибудь ерунда, как, например, сейчас. Мне послышалось, что последнюю фразу Николай произнес по-английски. Причем акцента там было ноль целых ноль десятых.
И я поторопился разложить кресло-кровать, улечься на него и накрыться одеялом с головой, чтобы не видеть, как мой гость будет сдирать ногтями обои со стен. И не слышать, как он будет петь голосом Лучано Паваротти. Мало ли что взбредет в голову этому человеку, который так быстро превратил мою квартиру в дурдом.
Однако одеяло было неважным звукоизолятором, и прежде чем заснуть, я еще несколько раз услышал произнесенное с возрастающей озабоченностью:
— Ребенок должен заниматься музыкой... Ребенок должен заниматься музыкой.
Глава 4
Я хорошо помнил вчерашнее утверждение Николая, что он уже сутки ничего не ел, и, пока гость спал, наведался в ближайший продовольственный магазин. Потом быстро поджарил яичницу с колбасой и потратил куда больше времени на то, чтобы растолкать Николая. Было похоже, что он не только голодал последние дни, но еще и не высыпался.
— Есть такое дело, — подтвердил он некоторое время спустя, когда мы сидели друг напротив друга за кухонным столом. — Много работы было. Совсем не спал.
— А кем ты работаешь? — спросил я.
Николай вздернул подбородок, уставился на меня, плотно сжав губы, будто я хотел узнать нечто запретное. Потом лицо его стало менее напряженным, он снова принялся за еду и между делом сообщил:
— Да уже и никем... Никем уже не работаю.
— Безработный?
Николай засмеялся. Только странный это был смех. Мало в нем было веселья.
— Безработный, — повторил он. — Ну так может быть, что и безработный. Теперь. А что было делать? Только и делать было, что стать безработным.
— Ты сказал, что продал машину и квартиру...
Опять та же самая реакция: напряженное лицо, руки сжимаются в кулаки, словно в ожидании нападения.
— Ты сам так сказал, — напомнил я.
— Я? Я так сказал? — Николай смущенно опустил глаза, словно его уличили в чем-то постыдном. — Ну да, так оно и есть... Зачем я это сказал? Я же не должен был это говорить! — внезапно выкрикнул он и ударил кулаком по столу. Тарелка с остатками яичницы, жалобно звякнув, подпрыгнула. — Слушай! — Снова напряженный взгляд, вздувшиеся сосуды на лбу. — Ты ничего не слышал! — Пальцы стискивают вилку, и вдруг я вижу четыре ее зубца, направленные в мою сторону. — Если ты кому-нибудь повторишь то, что я сказал... — Зубцы дрожат в его трясущейся руке, и намерения очевидны. — Я же ведь могу и тебя убить! Меня уже не остановишь! Ни хрена меня никто не остановит!
— Как хочешь, — миролюбиво сказал я. — Но это были твои слова. Не я их придумал.
— Знаю. — Вилка выпала из пальцев. — Я... Я виноват. Я не должен был это говорить. Ты, Костя, не расскажешь им? Не выдашь меня? Иначе — конец. Иначе — все, кранты.
— Кому я не должен рассказывать? — Я старался говорить бесстрастно, почти равнодушно. — Кто это — они? Те, кому ты должен сегодня позвонить, да?
— Ага, — прошептал Николай. — Это они. И они не должны знать, что я кому-то хоть намекнул... Хоть что-то рассказал. Ты, блин, заткнешься! — Вилка вновь подлетела к моему лицу. — И будешь молчать!
— Ради бога, — пожал я плечами. — Ты ешь, а то остынет. Я буду молчать, если хочешь. Отвезу туда, привезу обратно. Заберу свои двести баксов, ботинки — и все. Так?
— Если все выйдет, — пробурчал Николай. — Если все выйдет... Они, блин, хитрые, они думают, что... А я тоже не лыком шит. Я им дам блюдечко с голубой каемочкой...
— Какое блюдечко? — поинтересовался я.
— А ты слишком много спрашиваешь! — рявкнул Николай. — Не спрашивай! Иначе — у меня разговор короткий! — Его рука снова потянулась к вилке, а поскольку я никогда не хотел быть заколотым столовым прибором на собственной кухне, то решил прекратить расспросы. Тем более что толку в них не было. Николай не производил впечатления человека, способного что-либо кому-либо объяснить.
После завтрака он снова завалился на диван и вскоре уснул. Я вымыл посуду, а потом унес на кухню телефонный аппарат и соединил разрезанные гостем провода. Потом замотал место разреза изоляционной лентой и поднял трубку. Гудки звучали как победный марш. И я набрал номер Генриха.
Первые две минуты нашего разговора он помалкивал и лишь тяжело вздыхал, слушая все эпитеты в свой адрес. Когда я переходил на мат, Генрих осторожно покашливал.
Наконец я предоставил ему возможность оправдаться.
— А чем ты, собственно, недоволен? — сказал Генрих. — Тебе предложили две сотни. За работу шофера. Две сотни на дороге не валяются.
— По нему психушка плачет, — в пятый раз повторил я.
— А где ты видел стопроцентно нормального человека? — спросил Генрих. — Все мы в той или иной степени ненормальные. Ну, во сне парень разговаривает. Ну, немного нервный. Такое случается. Ты тоже не подарок, честно говоря. Не знаю, болтаешь ли ты во сне, но нервные срывы у тебя случаются, это совершенно точно.
— Не вали с больной головы на здоровую, — попросил я. — И где ты выискал это сокровище? С ним даже разговаривать невозможно! Он ни одну мысль до конца довести не может...
— Я его нигде не выискивал, — ответил Генрих. — Это он меня выискал. Говорил, что когда-то раньше я ему уже помогал. Честно говоря, я не помню...
— А кто он такой? Чем занимается?
— Понятия не имею. Я только спросил у него: «Сможете оплатить услуги?» Он сказал: «Да». Вот и все. Я не спрашиваю, откуда люди берут деньги. Я не налоговая инспекция.
— Бред какой-то, — сказал я.
— Совершенно точно, — согласился Генрих. — Недавно я перечитывал Сартра и наткнулся на похожую сентенцию. Жизнь иногда очень похожа на бред. Или наоборот? Как ты думаешь?
Вместо ответа я повесил трубку. Оказывается, Николай был прав. Лучше обрезать провода, чем общаться с Генрихом.
Гость словно прочитал мои мысли. Он возник на кухне как призрак — бледный, мрачный, безмолвный. Его руки ухватились за телефонный провод и разорвали его.
— Нельзя никому звонить, — прошептал Николай. — Я что, неясно сказал?
— Но ты же должен позвонить им, — напомнил я. — И узнать маршрут. Как ты будешь звонить, если телефон не работает?
— Я не дурак, — сказал Николай, и я не стал с ним спорить. — Я позвоню из автомата.
— Это ты здорово придумал, — сказал я. — Значит, они скажут тебе, куда надо ехать. И они хотят, чтобы никто, кроме тебя, не знал об этой поездке. И ты их очень не любишь. Ты бы с удовольствием раздавил их танком, если бы он у тебя был. За что? За то, что они считают тебя идиотом? И что ты должен им привезти на блюдечке с золотой каемочкой?
Мне следовало предугадать такую его реакцию. Я пулей слетел с табурета и лишь этим действием избежал удара в лицо.
— Спокойно, — призвал я, поднимаясь с пола. Николай со зверским выражением лица замахивался для следующего удара, и я понял, что мои призывы не имеют особого успеха. — Спокойно! — и кулак просвистел в воздухе рядом с моей головой.
Он ударил в третий раз, когда я схватил табурет и выставил его перед собой как щит. Кулак врезался в пластиковое сиденье, и Николай взвыл от боли.
— Не очень приятные вопросы, — сказал я. — Это понятно. Но по-другому не выйдет. Я должен знать, в какое путешествие ты меня приглашаешь. Может, это опасно для меня?
— Для таких болванов ничто не опасно, — пробурчал Николай, баюкая больную руку.
— Но ты сказал, что они не хотят, чтобы кто-то, кроме тебя, знал о поездке.
— Так, — кивнул Николай.
— Они могут не одобрить моего появления.
— А ты не переживай заранее, — посоветовал Николай. — Я тебе баксами плачу. Разве забыл?
— Умирать за двести баксов я не согласен.
— Да ну? А за сколько баксов ты согласен умереть? — спросил Николай, и в этот момент мне показалось, что все его нелогичное поведение, все его странные жесты и несвязные слова — не более чем продуманная игра умного и опытного человека. Игра, предпринятая с неизвестной мне целью. Игра, в которой мне отведена непонятная роль.
Я посмотрел Николаю в глаза, но не нашел там подтверждения своей гипотезе. В его зрачках была все та же параноидальная напряженность, и там была неприязнь ко мне.
— Что я должен буду сделать? — спросил я.
— Привезти на место. Подождать. И отвезти обратно.
— Отвезти сюда?
— Нет. Я потом скажу куда. — Он опустил глаза. — Это легкая работа. Не переживай.
— Я не переживаю, — самонадеянно заявил я и собрался выйти на балкон, чтобы отвлечься от странных разговоров со странным человеком, но тут кто-то потянул меня за язык. Николай сидел на табурете, я стоял рядом, глядя на его согбенную спину, на пальцы, беспокойно теребившие ткань брюк. Он ни на секунду не расслаблялся, мой клиент. — Ребенок должен заниматься музыкой, — сказал я. — Что это значит?
