– Вот тебе, бездельник!
Биндер даже присел от боли и не пытался оказать сопротивления. Но Вестмайер спокойно вооружился фаготом и разбил его о голову своего обидчика, сказав:
– Это тебе за «бездельника».
Лакеи кинулись в драку, но на стороне студентов был слишком большой численный перевес. В одно мгновение обидчики были повергнуты на землю и получили хорошую трепку. Затем студенты приступили к допросу, на основании чего по отношению к ним было проявлено такое грубое обхождение, и сконфуженные, избитые лакеи сознались, что нападение было произведено по приказанию дворецкого. Узнав это, студенты дали побежденным по легкому тумаку на дорогу и отпустили их с миром.
– Что же это за негодяй-дворецкий! – воскликнул Лахнер.
– Дело объясняется очень просто, если сказать, что этот дворецкий сам точит зубы на Неттхен, – ответил Гаусвальд. – Она уже жаловалась мне, что Ример не дает ей проходу.
– В таком случае прокричим ему троекратное pereat[7].
– Да, да, прокричим! – подхватили остальные, и это было сейчас же исполнено.
– Ну а теперь надо навострить лыжи отсюда, – сказал осторожный Траппель.
– Вот еще! – в один голос подхватили Гаусвальд и Лахнер. – Бежать от этого негодяя? Никогда!
– В таком случае сыграем еще что-нибудь.
– Хотите «Месяц плывет по ночным небесам»?
– «Друг твой проводит рукой по струнам»? Идет. Лахнер, начинай теперь ты.
Студенты с большим подъемом сыграли и эту вещицу.
Тогда в одном из окон второго этажа показалась одетая в белое женская фигура; она бросила что-то студентам и сейчас же скрылась. Брошенный предмет прокатился как раз мимо ног Лахнера, и последний успел подхватить его.
– Что это? – спросил Гаусвальд.
– Апельсин.
– Апельсин? Нечего сказать, знатное угощение для пятерых студентов. Славно нас здесь принимают.
– Тише, братец, постой… к апельсину приколота записка.
– Ура! Это, наверное, от Неттхен. Она благодарит нас за доставленное ей наслаждение. Ну-ка, Лахнер, прав я или нет?
– А черт разберет что-нибудь в такой темноте. Вот что, Вестмайер, положи-ка в свою трубку кусочек трута и раскури ее посильнее.
Вестмайер так и сделал, и при вспыхнувшем пламени Лахнер вслух прочел:
– «Бегите, бессовестные, или вы погибнете!»
– Однако! Это не особенно-то вежливо.
– Давай мне сюда апельсин, я брошу его обратно.
– Нет, нет, это ни к чему – можешь разбить окно, и неприятностей не оберешься!
– Но серенаду придется прервать?
– Ну разумеется. Почтим неприветливых обитателей этого дворца кошачьим концертом – и восвояси.
Студенты принялись мяукать изо всех сил. Вдруг Лахнер испуганно посмотрел в сторону главного входа и крикнул товарищам:
– Ребята, берите ноги в руки и бежим! Патруль идет!
– Но куда бежать-то?
– Туда же, откуда мы влезли сюда.
Студенты припустились изо всех сил к главной аллее, чтобы оттуда пробраться к удобному для перелезания через стену месту. Впереди всех бежал поджарый Траппель, сзади всех – Биндер, жалобно моливший, чтобы его не оставляли одного.
До аллеи добрались благополучно, но когда они выбежали на главную аллею, то солдаты заметили их, и поднялась отчаянная погоня с криками: «Держи их! Лови! Держи!»
Первым в руки патруля попал тяжелый на ходу Биндер. Определив по отчаянным воплям, что Биндера поймали, Траппель и Вестмайер решили бежать напрямки и постараться перелезть через стену в первом попавшемся месте. Но это удалось только Траппелю: он подставил вместо лестницы свою виолончель, легко взобрался по ней на стену и, не заботясь о судьбе товарищей, спрыгнул и убежал. Вестмайер хотел последовать его примеру, но виолончель не выдержала его веса и сломалась. Он упал на спину и сейчас же был схвачен подоспевшим патрулем.
Лахнер и Гаусвальд свернули в сторону и благополучно избежали опасности, кинувшись в чащу. Но, заметив, что солдаты ведут Биндера и Вестмайера, Гаусвальд сказал:
– Было бы очень нечестно, с моей стороны, бросить товарищей на произвол судьбы, раз уж по моей вине они попали в это неприятное положение. Я иду к ним.
– Что же, – ответил Лахнер, – в таком случае я присоединяюсь к тебе; проведем вместе эту ночь в кордегардии.
– Нам ничего не посмеют сделать, милый мой. Серенада не представляет собою какого-нибудь преступления, за которое станут карать. Я объясню все начальнику патруля, и нас не только отпустят с миром, но еще дадут хорошую взбучку лакеишкам, осмелившимся потревожить патруль без всякого повода.
– Ты рассуждаешь очень логично, милейший Теодор, – смеясь, ответил ему Лахнер, – но тем не менее твоя логика приведет нас в кордегардию, где мы принуждены будем провести ночь на нарах.
– Если ты боишься этого, так беги один.
– Ну вот еще!.. Разве я брошу товарища в беде?!
Оба студента вышли из-за деревьев и осторожно пошли за патрулем, который вполне удовлетворился доставшейся ему добычей и возвращался обратно к дому.
Навстречу им блеснули факелы. Два лакея освещали путь стройному мужчине среднего роста, одетому в голубую шинель и в фуражке с широким золотым галуном. Это был главный дворецкий Ример.
Ример внимательно всмотрелся в лица обоих арестованных и недовольно буркнул:
– Это спаржа без головки! Главного зачинщика вам не удалось поймать.
– А вот и зачинщик! – крикнул Гаусвальд, подходя к нему из боковой аллеи вместе со своим спутником. – Я должен поставить на вид начальнику патруля, задержавшего наших товарищей, что если здесь и следует кого-нибудь арестовать, то никак не нас, а дворецкого его сиятельства, только что употребившего непристойное сравнение со спаржей без головы. Этот дворецкий приказал своим лакеям напасть и избить нас, мирных и безобидных студентов.
Дворецкий скривил рот в ироническую улыбку и воскликнул:
– Однако! Довольно смело, с вашей стороны, добровольно отдаться мне в руки. Вы отважны, как ястреб. Но знаете, что в ястребе лучше всего? То, что его можно подстрелить.
– Это еще что за пошлая шутка? Эх вы, ливрейный шутник!
Дворецкий не ответил на этот выпад и обратился прямо к унтер-офицеру, командовавшему патрулем, и приказал увести арестованных. Студенты разразились негодующими протестами, но старый щетинистый унтер сразу оборвал их:
– Ну, вы там, зеленоротые! Не тратьте даром пороха! Окружить их! Штыки наперевес! Левое плечо вперед… ша-го-ооо-м марш!
Студенты, которым угрожали солдатские штыки, волей-неволей были вынуждены двинуться вперед и следовать вместе с отрядом, плотным кольцом окружившим их со всех сторон, но подчинились этой неожиданной участи далеко не без угроз и протестов.
– Мы еще увидимся с вами, господин Ример, – крикнул дворецкому Гаусвальд. – Вы еще попляшете у нас!
– Н-да-с, – буркнул своим глубоким басом Вестмайер, – вы попляшете, а мы сыграем. Но только тогда нашими инструментами будут уже не скрипки и трубы, а палки и хлысты.
– О, господа солдаты, – завопил Биндер, отпустите меня, голубчики! Я всегда отличался скромным поведением и набожностью! Я по неведению попал в компанию этих сорванцов!
– Стыдись! – сказал ему Лахнер. – Гораций говорит в оде к Делию: «Храни достоинство своей души как в счастье, так и в несчастье».
– Мне не пристало почерпать нравственные правила у язычника! – раздраженно крикнул Биндер и снова продолжал вопить: – Я невиновен, клянусь вам! Отпустите меня… ведь у вас останутся те трое!
Когда студенты проходили вместе с патрулем через ворота замка, старый солдат шутливо сказал Лахнеру:
– Глядите-ка, студенты, выход-то здесь. Чего же было через стену-то бросаться.
– Не заметили, – ответил тот. – А скажите, пожалуйста, куда вы нас ведете?
– Туда, где раки зимуют.
– А где это будет?
– Там, где звонят в колокола из телячьей кожи.
Через четверть часа злосчастные музыканты увидали перед собою здание кордегардии[8].
II. Где зимуют раки
– Ну-с, милейший, – сказал Лахнер лежавшему рядом с ним Гаусвальду, – все так и случилось, как я пророчил. Мы лежим на деревянном настиле, вульгарно именуемом нарами… Черт возьми, да кто же это так отчаянно храпит?
– Ну что ты спрашиваешь? Кому же храпеть, кроме Вестмайера?
– Недаром поговорка говорит, что спокойная совесть – лучшая подушка.
Биндер беспокойно заворочался и сердито буркнул какое-то проклятие. Его больше всего сердило то, что Гаусвальд, являвшийся причиной их несчастья, еще мог шутить и смеяться. Лахнер решил позабавиться за счет упавшего духом богослова.
– Что это пробежало сейчас по моей голове? – сказал он с притворным испугом, зная, как Биндер боится крыс. – Батюшки, да это крыса! Еще одна! Да сколько их здесь!
Биндер испуганно вскочил с места. Лахнер как ни в чем не бывало продолжал:
– Как жалко, что Биндер бросил свою скрипку в парке! Если бы он теперь сыграл нам, то крысы живо убежали бы: мы уже привыкли, как он фальшивит, а крысы с непривычки ни за что не выдержали и скрылись бы с визгом ужаса. Но сколько их здесь? Еще одна… И все перескакивают через меня в ту сторону… Почему? А, понимаю. Они бегут к Биндеру, ведь животные инстинктом чувствуют, кто их любит. Ой, какая громадная сейчас пробежала…
