— Что же это такое, мистер Дуглас?— искренне заинтересовался я.
Дуглас помедлил с ответом, было очевидно, что вручение подарка доставляет ему огромное удовольствие, он смаковал каждый свой жест, каждое движение.
— Это запись «Всенощной» Рахманинова в исполнении знаменитого русского хора мистера Свешникова. Редкая запись. Как известно, в России официальные лица не очень одобряют религиозную музыку. Но для вас, Дик, я достал эту запись. Хотите послушать?
— Сейчас, здесь?
— Конечно, зачем же оттягивать удовольствие. Ну, доставить вам радость за ваши труды?
— Буду признателен, мистер Дуглас.
Дуглас вставил кассету в японский диктофон, величиной со спичечный коробок и включил. Мощность воспроизведения у этого магнитофона была вовсе не для прослушивания классической музыки, но все равно, четкость записи компенсировала недостаток звука. Я никогда не слышал этого произведения великого славянского композитора и непроизвольно, в такт торжественным звукам хора, стал покачивать рукой. Дуглас тоже не остался безучастным: он полузакрыл глаза, испытывая явное удовольствие. Я никогда не думал, что Дуглас такой чувствительный. Вдруг хор резко умолк, возникла небольшая пауза, потом зазвучал знакомый мужской голос, до того знакомый и гнусный, что я сразу и не понял, кто это говорит.
— Вы этого не сделаете, мистер Мэйсон, а сделаете то, что я вам посоветую.
— Вы уверены в этом, мистер Гвалдмахер?
— Да.
— Вы сумеете убедить меня логикой или попытаетесь навязать свое решение силой? Может, вы приготовили для этого случая пистолет с глушителем?
— Нет, вы оформите договор на сто пятьдесят тысяч и немедленно получите от меня наличными десять тысяч в подарок. Я уже приготовил их для вас.
— Именно для меня?
— Нет, я приготовил их для страхового агента, но не мог знать заранее, кого пришлют и смогу ли я предложить ему такую сделку. Но когда я увидел вас, то немедленно решил, что с вами я буду разговаривать откровенно.
— И вы не боитесь, что собираетесь подкупить официальное лицо?
— Нисколько.
— Почему, разве я похож на мошенника?
— Нет, вы похожи на человека, который никогда не откажется заработать любым путем и не пройдет мимо привлекательной авантюры, если решит, конечно, что дело стоящее, а риск минимальный. Хотя, я почему-то глубоко уверен, что со временем вы способны пойти и на более серьезное преступление.
— Хорошо, если я приму ваше предложение, что вы сделаете дальше?
— Вы хотите знать правду?
— Да.
— А не лучше ли в вашем положении не знать ничего лишнего? Хотя бы ради собственного спокойствия.
— Я не страдаю ни мнительностью, ни неврастенией.
— Что ж, не смею отказать в такой деликатной просьбе: через некоторое время мой дом сгорит до фундамента и никто в мире не сможет доказать, что он не стоил таких денег. А я получу соответствующую страховку. И мы натянем нос вашему Дугласу!
— Значит, вы уверены, что я на вас не донесу?
— Уверен, мы с вами одного поля ягода. Садитесь за стол и оформляйте страховой полис.
Дуглас во время воспроизведения этого разговора с Гвалдмахером раскачивался как буддист в молитве, смакуя про себя каждое слово, у меня же заледенела спина и я покрылся липким отвратительным потом. Не оставалось никаких сомнений: меня провели самым примитивным образом, приблизительно так, как мой папаша того кретина, которому загнал тромбон.
— Что скажете, Дик?— Дуглас выключил диктофон,— у вас есть что сказать или вы уже все выложили мистеру Гвалдмахеру? Деньги при вас?
— Я их спрятал дома.— Не было никакого смысла отпираться, ведь доказательства моего служебного преступления были в руках Дугласа.
— Вы знаете, сколько вам вкатит любой судья?
— Лет пять.
— Правильно,— ласково улыбнулся Дуглас.— Скажите, Дик, неужели вам никогда не приходило в голову, что наступит время и я вас проверю?
— Приходило поначалу. Потом мне показалось, что вы мне абсолютно доверяете.
— Великое заблуждение. Гвалдмахер служит у меня уже двенадцать лет и является той самой лакмусовой бумажкой для определения честности и порядочности моих сотрудников. Из двадцати агентов по страхованию вы оказались самым смышленым, но и попались вы один. Пройди вы это испытание, я сделал бы вас через полгода директором филиала.
— Значит, остальные уже знали про Гвалдмахера?
— Знали, но никто из них вам не проболтался. Они дорожат своей работой в отличие от вас. Мошенники нам не нужны. У вас есть сбережения в банке?
— Да, пятнадцать тысяч.
— Я проверил по своим каналам, на этот раз вы меня не обманываете. Я не подам на вас в суд, но вы немедленно принесете мне десять тысяч Гвалдмахера и пятнадцать ваших. Тогда я вас просто выгоню.
— Но это же грабеж,— неуверенно вставил я, имея ввиду свои пятнадцать тысяч.
— Грабеж?— рассмеялся Дуглас,— когда вы получите срок, деньги все равно конфискуют. Статья о взяточничестве предусматривает конфискацию имущества и счетов. Мое предложение дает вам надежду выжить. Логично?
— Логично,— ответил я потухшим голосом, радуясь в то же время, что тюрьма меня все же минует.
— Тогда поторопитесь, я жду вас ровно два часа. Если вы задержитесь на одну минуту, я немедленно звоню комиссару полиции.
Я принес деньги через час. Дуглас ни в чем не уступал гонконгской мафии: одну бумажку в сто долларов он протянул мне обратно.
— На расходы, Дик, пока устроитесь. И то, не в нашем городе. Это обязательное условие. Диктофон возьмите в подарок. Вдруг пригодится...
Таким образом, через неделю я оказался за триста миль в городе, где меня никто не знал. Какая-то мелочь, долларов триста, у меня была припрятана дома, две тысячи я взял за машину; таким образом я протянул почти два месяца, пока не наступил день, когда я с десятью центами в кармане стоял на перекрестке двух улиц у перехода, не зная, в какую сторону податься, куда и зачем идти. Сознаюсь, что за это время я и не пытался найти работу, мне чертовски надоело жить по установленному графику и каждое утро преданно заглядывать в глаза начальнику. Несмотря на неглаженные брюки и слегка потертый пиджак, я все еще имел довольно приличный вид. Во всяком случае, иногда на меня оглядывались на улице красивые ухоженные женщины. А это главный показатель, что ты еще в форме. Но я прекрасно знал, что через месяц я превращусь в уличного бродягу, во всяком случае внешне, и на меня никто не посмотрит, разве что полицейский. Да и теперь, если бы я клюнул на какой-нибудь взгляд и попытался завязать отношения с проходящей женщиной, она бы сразу окликнула блюстителя порядка, потому что мой костюм никак не выдавал меня за обеспеченного человека их круга, а богатые чуют это за версту.
У меня даже возникла мысль податься снова в наемники, несмотря на мое отвращение к войне. Ну, положим, меня убьют, кому это принесет печаль или боль? Никому. А если я стану калекой? Пока я решал, в какую сторону двину сегодня в поисках счастья, около меня остановился роскошный «Крайслер». За рулем сидел элегантный мужчина лет пятидесяти в солнцезащитных очках с небольшим затемнением, в ослепительно белом костюме; в бледно-розовом галстуке сверкала бриллиантовая булавка. Он сидел ровно, без напряжения, и я сразу оценил, что он регулярно занимается спортом и у него прекрасно оформлены мышцы спины. Профиль джентельмена был немного тяжеловат, особенно в нижней своей части, но это придавало ему еще большую значительность, как и положено человеку с доходом не меньше полумиллиона в год, если не больше. У меня тоже чутье на таких. Пусть, что ни говорят про деньги, а они здорово определяют манеру поведения.
