— Понял, мистер Тернер.
— Не старайтесь меня надуть. Если вы хоть что-нибудь сделаете по-своему или для своей выгоды, я сумею перекрыть вам кислород, хотя вы мне симпатичны. Я не Дуглас, которого вы пытались надуть на десять тысяч. Я щедро плачу тем, кто предан мне, но еще более щедро умею мстить.— Он достал вместительный портмоне и вынул из него фотографию.— Вот Элиза. Посмотрите внимательно и верните мне. Хорошо запомните лицо Элизы, чтобы случайно не перепутать и не растратить свой пыл и красноречие на другую даму.
Я взял фотографию жены Тернера и у меня неожиданно заколотилось сердце: никогда мне не приходилось видеть такого милого, привлекательного лица. Не могу сказать, что Элиза Тернер поражала классической красотой, но в ней ощущалась такая притягательность и женственность, что ни одна «мисс» Европы или Америки с ней не могла сравниться. Существует такая категория женщин, которые не очень даже красивы, но вызывают удивительное чувство нежности и преклонения. К таким относилась Элиза.
Я с минуту смотрел на фотографию, повертел ее незаинтересованно в руках, потом молча вернул Тернеру. Мне почему-то не захотелось выказывать перед ним истинные чувства, к тому же он все это время изучающе и подозрительно смотрел на меня.
— Ну, Дик, производит впечатление?— Тернер продолжал смотреть на меня пронзительными злыми глазами и я вдруг понял, что он ревнует даже к фотографическому изображению, не говоря уже о живой Элизе. Почему? Чувство собственника? Наверное, такие, как Тернер не привыкли что-либо уступать другому и делаю- это лишь из какого-то расчета. Я понял, что Тернер что-то не договаривает и я вступаю в большую игру в качестве пешки, которую могут пожертвовать после первых ходов в дебюте.
— Красивая женщина,— протянул я, вздыхая, как бы думая о чем-то своем. Пусть решит, что она напомнила мне кого-нибудь из своих прежних привязанностей.
— Вы ничего не понимаете в женщинах, Дик. Не в красоте дело, она не так уж красива, она неповторима и умопомрачительно хороша. Природа создала ее для любви, она не может жить без любви. Я же не могу служить объектом для таких узких человеческих целей, у меня нет на это времени и желания, мне хватает супружеских отношений два раза в неделю. Остальное время забирает моя работа. Вы не представляете, Дик, сколько я держу в голове разных комбинаций, потенциальных сделок, сколько вариантов надо просчитать, чтобы провернуть дело хотя бы на пару миллионов. Это главное в моей жизни, и все равно, Элиза чертовски хороша и мне жаль терять ее.
— Но вы сами хотите расторгнуть брак. О чем же жалеть?
— Вы дурак, Дик,— опять снисходительно усмехнулся Тернер, желая завершить свою мысль, но я резко перебил его.
— Послушайте, мистер Тернер,— вы, конечно, умнее и богаче меня в тысячи раз, но если вы меня еще раз назовете дураком, я встану и уйду.
— Вы не можете встать и уйти, вы чересчур много знаете и главное — дали согласие исполнить работу.
— Пусть будет так, но мне не нравится, когда со мной разговаривают подобным образом. Я давно вышел из детского возраста.
— Что ж, ваша строптивость -справедлива, я учту эту черту вашего характера, но только потому, что вы мне сейчас нужны. В дальнейшем, когда вы исполните свою миссию, не вам будет судить о тоне, в котором я отдам то или иное приказание.
— В дальнейшем? Разве мы будем поддерживать какие-то отношения? Я получу сто тысяч и укачу в Европу. Мне надоел климат Штатов. Возможно, встречу свою мать. Любопытно посмотреть на женщину, которая тебя родила и бросила. Так что, если захотите меня увидеть, приезжайте в Париж. Я не вижу никаких точек соприкосновения с вами в дальнейшем.
— Я их вижу, Дик. Если вы все исполните должным образом и не попытаетесь меня надуть, я смогу поручать вам более серьезные дела. Оплата будет соответственной.
— А если я не соглашусь?
— Согласитесь. Сто тысяч небезразмерны, у вас появится вкус к большим деньгам. Это особый вкус, он отличается от вкуса просто к деньгам, который есть у всех. Так на чем мы остановились?
— Вы в очередной раз назвали меня дураком.
— Не будьте злопамятны, я только хотел объяснить причину намеченного мною развода. Конечно же, любить прекрасную женщину — счастье, которое не каждому выпадает в этой жизни. Но упоение властью и деньгами гораздо более сильнодействующее средство, оно волнует и лихорадит так, как не способна взволновать ни одна женщина в мире. Мне не хочется расставаться с Элизой, я привык к ней, как привыкают к прекрасной картине. Вы любите живопись, Дик?
— Мне нравятся полотна старых мастеров, особенно голландцев. К импрессионистам я равнодушен, хотя они мне тоже известны.
— Это от недостатка образованности и вкуса, их тоже надо развивать, как и мышцы тела. Согласен, старые мастера великолепны, но импрессионисты настолько чисты и пронзительны в сроих работах, они внесли струю, даже не струю, а ураган свежего воздуха в затхлость салонной живописи второй половины девятнадцатого века.— Лицо Тернера преобразилось, видно, он был и вправду не равнодушен к импрессионистам. Я решил это уточнить, опять же бессознательно, чувствуя лишь одно: в игре с Тернером ни одна деталь его характера не должна остаться незамеченной; кто знает, какую пользу я извлеку из этого потом, действуя по его указке.
— Вы говорите с такой страстью об импрессионистах... вероятно, вы собиратель, мистер Тернер?
— Вы проницательный человек, Дик. Ни один аукцион картин не проходит мимо моего внимания. У меня есть прекрасный Сислей, Сера, Моне. Я мог бы говорить о них сутками, но сейчас не время. На чем мы остановились?
— Вы сказали, что привыкли к Элизе, как привыкают к прекрасной картине.
— Да, именно так, но Элиза связывает меня в моих деловых отношениях. Когда я разведусь с ней, то женюсь на дочери моего итальянского партнера и мы, соединив с ним наши капиталы и возможности, станем диктовать свои условия конкурентам. Мой будущий тесть старше меня на двадцать лет, значит, я могу надеяться, что через пять-шесть лет единовластно возглавлю концерн. Вот почему я не могу терять столько миллионов, затеяв бракоразводный процесс с Элизой. Сейчас каждый миллион на учете. Хватит ей и того, что я ей выделю — пятидесяти тысяч.
— Не мало?
На мой бестактный вопрос Тернер среагировал так, будто ему доставило удовольствие ответить на него.
— Не мало, пусть узнает потом, как достаются деньги. Запросов у нее немало, впрочем, как и высокомерия. Знаете, как она меня называет?
— Откуда мне знать?
Тернер и не ждал моего ответа, он окунулся в мир своих воспоминаний, потом зло ответил:
— Она меня величает беспринципным вышибалой денег. Пусть теперь со своими принципами учится сама зарабатывать на жизнь.
Было видно, что Тернер, несмотря на довольно безмятежный рассказ о своей жизни с Элизой и причинах развода, здорово на нее злится, ревнует, а возможно и ненавидит. Стало понятным угрожающее предупреждение Тернера: довести отношения с ней до границ близости, но ни в коем случае не переступать их.
— Пусть теперь,— продолжал Тернер,— поковыряется в дерьме, как приходилось мне в свое время. Я ведь не сразу стал теперешним Тернером, я сын лавочника и до пятнадцати лет стоял за прилавком, торговал всякой дрянью, от подков и гвоздей, до кастрюль и хозяйственного мыла. Мои сверстники играли в футбол, теннис, загорали и развлекались, а я, Арнольд Тернер, по десять часов в день кланялся каждому подонку, который от скуки заглядывал в нашу лавку, в надежде за один цент приобрести товаров на доллар. Элиза провела безоблачное детство: музыка, танцы, увлечение живописью, верховая езда в клубе, словом, все те удовольствия, которыми я мог любоваться на картинках в рекламных журналах. А потом ее аристократический папаша разорился и вылетел в трубу. Я подобрал Элизу Скотт в буквальном смысле нищую и, не размышляя, повел под венец, одел как королеву, нацепил бриллиантов на двести тысяч и после этого у нее поворачивается язык назвать меня беспринципным вышибалой денег. Какая снисходительность и чистоплюйство. По-моему, гораздо беспринципнее быть на моем содержании и меня же попрекать. Видите ли, от моих сделок пахнет аферами. Это дословно. Мой отец, а он был далеко не дурак, говорил, что маленькие деньги пахнут бедностью, большие не пахнут никак!
