Посидев еще недолго и отказавшись от чая, соседка засобиралась. Напомнила еще раз, если что не так, чтоб непременно обращался к ней. И ушла.
Оставшись с дневником наедине, я долго не мог решиться открыть его и начать чтение. Сидел и ждал, не то знака, не то мгновения. Но не дождался ни того, ни другого.
Телефонный звонок, странно, кто это мог воспользоваться новым номером. До этого дня я просто изредка стирал пыль со своего аппарата.
После недолгого перерыва последовал еще один звонок, и снова ошибка. Точно предупреждение. Я занялся другими делами, так и не раскрыв в тот вечер дневник моего отца. Долго смотрел телевизор, переключая каналы, пока очи не насытились зрением, и лишь после этого, с головой, отяжелевшей от пустых, смутных размышлений ушедшего дня, отправился спать. Мысли еще долго шевелились тревожно в черепной коробке, я выпил снотворного, чтобы успокоить их, подобно тому как, покрывая клетку непрозрачной материей, успокаивают расшумевшихся птиц.
Следующий день был выходным, субботой, весь его, за вычетом обязательной для холостяка прогулки в магазин, я мог посвятить дневнику отца. Позавтракав и переделав тысячу дел, которые мог бы отложить на неопределенное время или попросту забросить, я внезапно понял, что отчего-то боюсь читать его. Странное, тревожное чувство охватывало меня, едва я вспоминал о дневнике, и заставляло перетряхивать зимнюю одежду, натирать и пылесосить полы, смазывать скрипучие петли в ванной....
Когда я прочел первое предложение дневника, шел третий час дня. Небо нахмурилось, в комнате неожиданно помрачнело так, что мне пришлось зажечь лампу. Поднялся ветер, забросавший в стекла крупные снежные хлопья.
"Странные ощущения преследуют меня, писал отец, в тот день, когда мне исполнилось три с половиной года. Их трудно передать словами, чувства не подвластны рассудку, сколько бы ни утверждали философы обратное, и рассудок, как следствие, почти не в состоянии ни описать их, ни, тем более, объяснить. Можно лишь попробовать; скорее всего, именно поэтому я и открыл, как когда-то в школьные времена, тетрадь, и рассказываю ему, единственному верному моему собеседнику, все то, что тревожит и волнует меня.
"Все это началось сравнительно недавно; не ошибусь, если одной из причин их появления назову осень, которую никогда не любил и не полюблю, осень и вечную ее слякоть, дожди, промозглые утренники, встречающие рассвет, и туманные вечера, приходящие вслед за заходом солнца. Да и солнце, кто и когда видел его за плотной пеленой облаков цвета одиночества, разве что счастливцы, которым удавалось подняться выше них.
"Этого мне почти не удавалось за все проведенное вне прежних стен время. Я надеюсь, что у меня все еще впереди, как и несколько лет назад, и что первый шаг, хотя он и сделан так давно, не оказался последним, надеюсь на это с каким-то мальчишеским упрямством, ведь поводов к тому нет. В самом деле, я то чего-то выжидаю, разбрасываясь возможностями и временем со щедростью нищего, то, поглядывая на часы, составляю планы и подробно, до минут прорабатываю их - для чего, собственно? чтобы, забыв о них, перейти к другим или предаться апатии? Единственное, на что я решился за прошедшее время, - ушел с прежнего места работы, видимо, на волне новых чувств и ощущений, и устроился, довольно удачно, на новое, как говорится "с перспективами". Думал, что это будет стартовой площадкой для быстрого продвижения, пока не остыли мои чувства. Что ж, за прошедшие месяцы они успели остыть.
"От всего полученного после ухода и не растраченного за эти месяцы осталось только... не знаю, осталось ли что. На место прежней эйфории первых недель свободы, почти абсолютной, как казалось тогда, пришло ощущение полной внутренней пустоты. Или бессмысленности, что едино. И я не знаю, как жить с ним. В этом не помогли и не помогут и десятки исписанных страниц дневника - вроде бы верного средства сделать правильный выбор, даже покрыв их сотнями слов (читая рукопись отца, я заметил, что несколько первых страниц в ней отсутствовали) я ни шаг не приблизился к разрешению.
"Или он и вправду один, этот выход, и я знаю его и лишь бесполезно трачу время, играя с самим собой в психологические изыскания? Такой простой выход, очень простой.
"Вернуться...".
Рукопись снова обрывалась, листы были вырваны и здесь. Возможно, мой отец, написав их, что-то решил, а потом...
Он так и не вернулся, напомнил я себе, прежде чем продолжить чтение. Все же в его годы... Я взглянул на дату, проставленную в углу. Я, читающий его дневник ныне, был старше его, пишущего эти строки, на два года. Так странно, так необычно было сознавать это.
О чем я сам мечтал два года назад? или успел перестать мечтать: о крыльях, о солнце, и обо всем прочем, что составляло часть неисполненных надежд? Я не отвечу на этот вопрос, я запретил себе отвечать на него. Ответив, вспомнив, я окажусь или сторонником или противником своего отца; мне же нельзя ничего решать до тех пор, пока я не закончу чтение дневника, пока не спрошу у соседки - как, интересно, ее зовут? - пока не пойму, кем он был, он, прежний жилец сорок третьей квартиры.
И все же не могу не признать, что слишком во многом я не схож с ним. Этот вывод я сделал еще в далеком детстве, и потому он по-прежнему не оставляет меня, мешая беспристрастному прочтению.
Я продолжил чтение. Новый день, новое время - начало зимы. И новая ручка новым цветом выводит буквы знакомого почерка.
Я прочел всего две страницы и остановился. Слишком банальна, слишком проста, показалась мне причина, заставившая отца пересмотреть наметившиеся планы. Причина, будто нарочно списанная со страниц "розовых романов".
Отцу встретилась девушка.... Так сложно представить и так просто описать. Она заставила его во мгновение забыть обо всем предыдущем и начать строительство своего будущего заново и по совершенно отличному от прежнего сценарию. Кажется, одному этому обстоятельству, одним открывшимся новым возможностям, он был счастлив до безумия. Как школьник, влюбился отец в эту девушку и находил удовольствие в описании этого факта; он даже гордился им. А еще тем, что "подобные чувства человек переживает только один раз, и вот только сейчас он наступил для меня". Цитата из дневника.
А мне оставалось лишь безмолвно вопрошать у распахнутого дневника, какие чувства послужили причиной моего появления на свет? Или они тоже были "неизбывными и поразительными" - новая цитата - и тоже переживались один лишь раз?
Я не мог найти ответ; еще одна трещина пролегла меж мной и отцом, да и как быть иначе. Беспристрастный анализ, на который я по глупости своей надеялся, отстранившись от себя, пытаясь понять мотивы поведения и черты характера отца, оказался объективно немыслим. В свои тридцать лет я так и не имел близких контактов с женщинами, не влюблялся, не терял головы, не ухаживал, не признавался в своих истинных или мнимых чувствах. Их не было: ни чувств, ни желаний... а все мои отношения с прекрасным полом носили в лучшем случае, дружеский характер, сводящийся к обмену любезностями и приятными услугами. Возможно, как я понимаю сейчас, наши отношения просто вязли в никчемных любезностях и условностях, и потому гасли и вырождались со временем самым естественным образом; возможно, они казались скучными и натужными моим спутницам, и те старались сами расторгнуть их, раз не в меру галантный, но вместе с тем такой робкий и нерешительный кавалер не стремится к их развитию или делает это слишком медленно, с постоянными опозданиями. Я понимал их - избранная тактика поведения порой утомляла и меня самого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
