примерным поведением, а значит, мои шансы на приёмную семью были выше. Но ко мне никто не пришёл, хотя на предварительных встречах и собраниях знакомств я пользовался популярностью. Хорошо сложенный, не урод, смышлёный. Дайте мне любую энергию, и я стал бы образцовым приёмным ребёнком. К несчастью, случилось то, что случилось. И с тех пор о своей репутации и месте в обществе я должен был заботиться больше, чем обо всём остальном.
Я продолжал заниматься, поддерживал форму, но с каждым днём мои усилия обесценивались. Со дня высвобождения энергии прошло три года. Из фокусников и выпендрёжников ребята доросли до подростков с малыми способностями. Тех, кого судьба наделила зелёной энергией, я не боялся. При достаточном развитии и постоянной практике можно и энергию сохранения использовать как оружие, но подобное не светило детям в интернате. Проблемой становились красные. Несмотря на тренировки и прилагаемые усилия, я за ними не поспевал. А ведь им и делать ничего не нужно было. Энергия росла и развивалась сама по себе, делая их сильнее.
До пятнадцати мне удавалось избегать стычек, но уже ценой репутации. Если вокруг меня назревала какая-то шумиха, то я всё чаще давал заднюю. Немногие попытки утереть нос выскочкам закончились неудачно. Оправиться после удара в грудь с добавлением энергии можно, а вот подставиться под такой удар во второй раз – рисковать стать инвалидом.
После пятнадцати всё стало ещё хуже. Прежние друзья окончательно отвернулись, я потерял место в футбольной команде и пересел за парту к Бакунину – картавому бедняге, которого последние пять лет гнобили из-за вшей. Несмотря на говёную репутацию Бакунина, тот скривил недовольную мину, когда к нему подсел я. Я хорошо запомнил его лицо и понял – это уже не просто тревожный звоночек, а настоящий горн, который трубил мне о приближении конца.
По фамилии и имени меня называли только воспитатели и учителя, для остальных я окончательно стал Бракованным. Иногда меня так и подталкивало разбить кому-нибудь нос, когда тот смел говорить мне это в лицо, но я вовремя вспоминал о силе. Спустя три года энергия скопилась не только у моих одногодок. Младшие тоже стали сильнее.
Физкультура, которую я прежде так любил, стала самым ненавистным уроком. Выполнив нормативы и разминку, мы шли на стадион, куда никогда не ходил физрук. Подростки на полчаса предоставлялись сами себе, где всё меньше играли в футбол и всё больше играли с энергией. Пинали усиленными ударами мяч, боролись или просто щеголяли друг перед другом способностями. Когда им для экспериментов требовался человек, взгляды падали на меня. Во мне осталось достаточно гордости, чтобы послать их на хрен, а в них было достаточно сил, чтобы применить свои навыки без разрешения. Мои постоянные отказы и упорство стали даже какого-то рода забавой для них. Выходя на стадион, они уже спорили, кто и как будет наказывать Бракованного за неповиновение.
Несмотря на постоянные притеснения, я не смирился. Неожиданно поверившие в себя выскочки, которые хотели проверить на мне свои силы, по-прежнему получали по морде. Со стороны стычка двух парней, один из которых на два года старше другого, вряд ли выглядела честно, но в моём случае это было нечестно по отношению ко мне. Раньше я бы дал такому сопляку подзатыльника и пнул ногой, сейчас – рубился с ним из последних сил, падая на землю после, казалось бы, никчемных, но подсвеченных красным светом ударов. Иногда мне удавалось отбиться. Наглецы с расквашенными носами и синяками потом долго обходили меня стороной. Иногда – нет. Но и в поражении были свои плюсы. Отчаянно сражаясь, я заслуживал уважение. Может быть, лишь на время, но хоть что-то…
Время медленно тянулось к шестнадцати. Раньше жизнь беспризорника на улицах города казалась мне самоубийством. Спустя четыре года – не таким уж и плохим вариантом, особенно после возросшего ко мне интереса Окурка.
Антона Быкова Окурком больше не называли. Как и все парни, он мечтал получить красную энергию, и ему повезло. За пару лет она накопилась, и Антон начал активно её применять.
Больше года он доставал младших, особенно Ярика. Пацану недавно исполнилось двенадцать, он был стеснительным и робким, а тут ещё и зелёная энергия. Быков насел на него и сделал едва ли не своим рабом. Ярик носил ему обеды, покупал за свои деньги сладости, стрелял у старшаков сигареты.
За любую провинность Быков пинал Ярика или наказывал. Малой мыл его комнату, стирал одежду, стоял в углу или носил на голове мусорное ведро. Хорошо хоть Окурок не блистал фантазией, иначе малому пришлось бы куда тяжелее.
Вскоре Ярику повезло. Он нашёл семью и покинул интернат навсегда, а Окурок нашёл ему замену…
* * *
Когда исполнилось шестнадцать, я переключился на учебу. Впереди меня ждал последний, но почти целый учебный год, чтобы подтянуть основные предметы. Понимая, что ни тренировками, ни своим упорством «карьеру» в интернате я уже не сделаю, решил позаботиться о будущем.
Не буду лукавить. Энергия отличала людей везде, даже там, где её почти не применяли. И все же университет мог стать тем местом, где её отсутствие менее заметно. Идея поступить в вуз накрепко засела у меня в голове, а потому последние месяцы всё свободное время я проводил в учебной комнате.
По правде сказать, открыв для себя учебную комнату, я не только подтягивался по знаниям, но и находил временное укрытие. Пацаны предпочитали тусить либо в комнатах, либо на улице. В учебку заходили только тогда, когда им нужно было что-то срочно проверить на Бракованном. Влияние той или иной ауры и тому подобное. Я привык, что иногда они заваливались толпой и просили подставить плечо под удар. Со временем алгоритм наших действий установился и более или менее всех устраивал. Они приходили – я посылал их в задницу – они меня пинали – я посылал их в задницу – они уходили. На всё про всё десять минут, и я дальше сижу за учебниками.
* * *
Дверь в учебку распахнулась, и на пороге появился Окурок. Он носил коричневые штаны, кеды и шерстяную кофту, похожую на кофту силовиков, с погонами, но без звёзд. Помнится, погоны ему пришил Ярик.
Быков был ниже меня на полголовы и худее, но это не мешало ему грохнуть дверью о стену и уставиться, театрально подняв правую бровь.
– Чё, ботанишь? – чтобы казаться круче, Окурок добавлял в голос хрипоту. Меня это всегда забавляло.
– Чего надо? – спросил я, улыбнувшись.
– Чё ржёшь, мудак?! – он резво вошёл в центр учебки и достал из-за спины зелёную тетрадь. – За меня тоже
