неплохие документы, — нерешительно проговорил Йене.
— Хорошие-то они хорошие, если проверяют их в спешке. Но если приглядываться к каждой буковке, то нам несдобровать.
— Так-то оно так, но идти нам некуда.
Они поспорили несколько минут. Йене никак не хотелось уходить с этого места, а Лаци не терпелось поскорее вернуться в Пешт и узнать, что случилось с Магдой. Когда же Йене догадался, что за твердостью друга скрывается эгоизм влюбленного, он окончательно вышел из себя. Они уже почти решили, что один из них уходит, а другой остается, когда неожиданно нагрянула Магда. С волос ее струйками стекала вода, пальто промокло насквозь, обувь доверху испачкана грязью.
— Я была бы здесь утром, но возле моста разбомбили путь. До сих пор чинили. — Она села на стул и стала выжимать волосы.
— Ты же обещала прийти еще вчера… — робко проговорил Лаци.
— Не смогла.
— Пойми меня правильно… Ночью была бомбардировка… В голову лезли ужасные мысли…
— Мне тоже хотелось поскорее попасть к тебе, но дела…
Лаци догадывался, чем занималась девушка, но все же не мог избавиться от подозрения, вызванного тем, что в воскресенье она внезапно уехала.
— Я думала, ты мне обрадуешься. — Магда говорила холодно, чувствовалось, что через секунду у нее испортится настроение. Нужно было срочно спасать положение, а не выяснять отношения.
— Не сердись, дорогая, прошу тебя, но перед нами возник один вопрос… Мы оба сильно нервничаем. — Лаци сжал руками обветренное холодное лицо Магды, поцеловал, потом стал рассказывать девушке о посещении старого шваба и его предупреждении.
Магда вскочила.
— И вы еще здесь?!
— А где нам быть?
— Под землей, на небесах, где угодно, но только не здесь. Вам нужно немедленно уходить отсюда, дорога каждая минута…
— Что ты, Магдушка, не надо так пугаться… — Йене старался быть веселым. — Старик шваб просто струсил.
— Неужели ты не понимаешь?.. — Лицо Магды стало строгим. — Каждую минуту здесь могут быть полицаи. Старик знал, что говорил. — Она задумалась. — Я выйду на улицу и буду наблюдать, а вы быстрее собирайте вещи.
Магда вышла на дождь. Через несколько минут ребята стояли рядом с ней с туго набитыми рюкзаками.
Дождь лил как из ведра. Над головами низко плыли свинцовые тучи.
— Ну ты, бедный, странствующий, бездомный венгр, теперь куда? — тяжело вздохнув, спросил самого себя Йене.
Было обидно уходить из этого уютного уголка, служившего им неплохим убежищем.
— Сейчас пойдем кукурузным полем. После Сигетчепа есть небольшая остановка в сторону Пешта. Мы должны добраться до нее.
— Станция есть и поближе, в селе, — вставил Йене.
— Но она кишит полицейскими.
Больше Йене не сказал ни слова. Магда предостерегала их быть осторожными: двигаться в кукурузе незаметно, идти вдоль рядов и не шуметь. Сделать это было совсем не просто, тем более с тяжелыми рюкзаками. Кукурузное поле тянулось до самых виноградников. Прежде чем выйти на дорогу, Магда остановила ребят. Огляделась, потом резко отпрянула назад. Прижав руку к сердцу, прошептала:
— Не двигайтесь! Полицейские стоят перед самым домом. Два полицая и почтальон.
— Дождь размыл следы, — шепнул Йене. — Так что не страшно.
Они долго стояли неподвижно. Потом девушка снова выглянула на дорогу и сказала:
— Ушли в сторону Дуная.
Добрый час блуждали они по кукурузе. Все трое промокли до нитки, по спинам струйками лилась вода. Потом забились в заброшенную сторожку и немного пообсохли.
— Теперь нужно дождаться вечера, в таком виде на поезд садиться нельзя.
Закусили салом, выпили остатки наливки.
— Я знаю, куда нам теперь идти! К Марци Папиру! — вдруг радостно воскликнул Йене.
— Куда?
— К моему дяде Мартону Папиру, а попросту все мы зовем его Марци Папир. Он главный швейцар в одном особняке.
— Не сходи с ума, я такого не знаю.
— Да успокойся, — проговорил Йене, — живет он в Буде, на улице Пашарети. Марци Папир главный швейцар страхового общества «Фортуна», кроме того, он смотритель личной виллы директора. Сам он живет в полуподвале, тетушка Бориш помогает служанке. Зимой дядюшка Марци топит еще и котельную. Места у него достаточно, и мы до скончания века можем жить у него, как у Христа за пазухой.
— Тебя, возможно, и примут, но что скажут по поводу меня? — спросил Лаци.
— Что скажут, что скажут… Что они могут сказать? — Йене недоуменно пожал плечами… — Марци Папир — добродушный задунайский крестьянин, который перебрался в город и сделал там карьеру. Конечно, он угождает господам, за что и получает приличные деньги, как главный швейцар, имеет бесплатную квартиру. Одним словом, сидит в кастрюле с мясным бульоном, только успевай хлебать.
— И боится, что вдруг все переменится, — наметил Лаци.
— Точно.
— Тогда чего же мы от него хотим? — с раздражением спросил Лаци.
— Я тоже не все понимаю, — сказала Магда.
— Подождите, я еще не кончил. Я хорошо знаю среду, в которой вырос сам. У нас в крестьянстве все обстоит просто. Крестьянин знает, что существует мир, в котором он должен жить, а чтобы выжить, надо быть ловким, хитрым и умным, надо как-то вылезти из нищеты, воспитать детей, обучить их ремеслу — одним словом, сделать так, чтобы и они вышли в люди. — Разгоряченный недавно выпитой наливкой, Йене говорил с воодушевлением, энергично жестикулируя руками. — Как вам объяснить? Наша жизнь сильно отличается от вашей, вы пришли из рабочей среды, вы пролетариат, у вас есть классовая солидарность, которая вас сплачивает, объединяет, а у нас, крестьян, каждый в одиночестве охотится за своим счастьем. Я протестант, для меня вера значит очень много. Дядюшка Марци начал ходить в церковь тогда, когда узнал, что и господин регент тоже протестант. У нас, протестантов, очень ценят товарищество, дружбу. Семья, родственники для нас — самое святое на свете. Семья — пробный камень для человека. Если надо, ради тебя сделают все, но и ты в любое время должен быть готов пожертвовать для других всем. И если я сегодня вечером постучусь к ним в дом и скажу: «Дядюшка Марци, я был вынужден уйти из дому, так как получил повестку, а служить в хортистской армии не собираюсь. Вот я с другом и хотел бы остаться у вас, так как идти нам больше некуда…» В ответ мы можем услышать только одно: «Брат мой, сам господь привел вас в мой дом…»
— Еще и хлопать в ладоши будут от радости, — съехидничал Лаци.
— Нет, хлопать они не станут. Они будут беспокоиться, переживать, но железный закон семьи не позволит им отказать нам в гостеприимстве. Они будут дрожать от страха, чтобы о нас ничего не узнал директор, чтобы служанка не видела, но каждый день будут уверять нас в том, как хорошо, что
