— Жан, прекрати поток метафор! — не выдержал Марсель. — Иначе не избежать мне морской болезни!
— Неизведанность — это загадочная декорация, скрытая за занавесом, который должен вот-вот подняться…
— Хватит, остановись! Не закусывай удила в самом начале пути! Не гарцуй на коне безудержных фантазий! Не несись вскачь, отпустив поводья!
— Эге, так и ты, сдается мне, заговорил метафорами!
— Ты прав. Давай-ка взглянем на вещи трезво. Мы сейчас ничем не рискуем. Как и остальные пассажиры, сели на пароход в Сете, чтобы доплыть до Орана, где вступим в ряды Седьмого африканского стрелкового полка. У каждого из нас в кармане по тысяче франков. Все весьма просто, вполне разумно и не оставляет места для неведомого со всеми его тайнами и загадками…
— Кто знает? — произнес философически Жан, начертав указательным пальцем в воздухе вопросительный знак.
Этот разговор, выявивший некоторые особенности в характере двух друзей, происходил в задней части юта, на скамье напротив проволочной сетки, из-за которой выглядывал мостик между грот— и фок-мачтами.[21]
На боковых скамьях, складных табуретках и в заблаговременно зарезервированных за собой плетеных креслах, укрытых от слепящего солнца парусиновым тентом, разместились десятка два пассажиров, более чувствительных к покачиваниям «Аржелеса». Несколько закутанных в шали женщин, заранее смирившихся с неизбежными недомоганиями, расселись поближе к середине судна, где, как говорят, килевая качка ощущается не так сильно. То были матери с милыми, наивными детьми, мечтавшими побыстрее стать взрослыми.
Другие путешественники, легко переносившие слабую качку, тихо прогуливались по палубе, беседуя, покуривая и передавая друг другу корабельную подзорную трубу, позволявшую любоваться удалявшимся берегом, украшенным на западе величественным гребнем Пиренейских гор.
Среди них находились и месье Дезирандель со своим чадом. Отец лихорадочно вышагивал взад-вперед, то заламывая руки за спину, то воздевая их к небесам. Затем, облокотившись на поручни, принялся созерцать пенный шлейф за кормой «Аржелеса», будто столь желанный Дардантор, превратившись на время в тюленя, мог внезапно вынырнуть из бурлящей струи. Что же касается Агафокла, то он упорно выказывал полнейшее безразличие к переживаниям родителей; повергнутых в недоумение и скорбь.
Вокруг женщин вертелись горничные, а возле мужчин — юнги, ловившие каждый их жест, чтобы немедленно предложить свои услуги.
Интересно, сколько путешественников усядутся за обеденным столом? Этот вопрос неизменно вставал перед судовым врачом в начале каждого рейса, и он никогда не ошибался, предполагая; что от шестидесяти до семидесяти человек из сотни вынуждены будут пропустить трапезу.
Доктор, кругленький малорослый толстячок, на редкость живой и разговорчивый, всегда пребывал в хорошем настроении. Несмотря на свои пятьдесят, он оставался удивительно деятельной натурой, любил и поесть, и выпить, и обладал неправдоподобно большим набором рекомендаций против морской болезни, впрочем, в эффективность которых, если честно, не верил. Сила его заключалась в другом. Корабельный Гиппократ[22] так искусно вел утешительные беседы и столь деликатно убеждал в скором выздоровлении временную клиентуру, что несчастные жертвы Нептуна[23] невольно улыбались ему в промежутках между рвотными позывами.
— Да ничего не случится, — повторял он. — Только сделайте выдох, как почувствуете, что палуба приподнимается, и вдох, когда она опускается… Лишь ступите на твердую землю, все пройдет, будете вновь здоровы! Подобная морская прогулка не идет ни в какое сравнение с отдыхом в Виши или Юрьяже.[24]
Молодые люди сразу же приметили доктора Брюно — бойкого, остроумного человечка. Марсель воскликнул:
— Что за веселый спутник! Вот уж кого никак не назовешь гробокопателем!
— Верно, но это потому, что он имеет дело с болезнью, от которой не умирают.
А где же месье Эсташ Орьянталь, до сих пор не появившийся на палубе? Уж не испытывал ли он сейчас те желудочные волнения, что именуются на матросском жаргоне «пересчитыванием сорочек»?
О нет! Носитель столь поэтического имени не был подвержен никаким недугам. Морской болезни он не ведал и страдать от нее не собирался и впредь. Проникнув с юта в трапезную, месье Орьянталь устроился в конце стола на удобном месте и не думал покидать его, пока не покончит с десертом.
Однако отсутствие сего гурмана на юте с лихвой компенсировалось доктором Брюно, заметно оживившим обстановку. Знакомясь с пассажирами, врач одновременно выполнял свой служебный долг и испытывал истинное наслаждение. Любопытный, словно дочь Евы, сгоравший от нетерпения поскорее узнать, откуда и куда едет каждый из его собеседников, болтливый, как стая сорок или дроздов, юркий, как хорек, носящийся из угла в угол в собственной норе, он переходил от одного путешественника к другому, всякий раз поздравляя нового знакомого с удачным выбором «Аржелеса» как лучшего судна на алжирской линии, комфортабельного, оборудованного всем необходимым и к тому же имеющего такого опытного капитана, как Бюгараш, и — правда, об этом не говорилось, хотя подразумевалось — столь замечательного доктора, каким был он, Брюно. Затем, обращаясь к своим слушателям, он заверял их, что плавание пройдет благополучно, ибо за все время, что «Аржелес» курсирует по Средиземному морю, он ни разу еще не попадал в бурю и так и не замочил даже кончика форштевня[25]… И так далее и тому подобное.
Неумолчно треща, этот живчик успевал угостить карамельками детей.
— На здоровье! Не стесняйтесь, херувимчики! В трюме полно такого добра! — со счастливой улыбкой говорил он малышам.
Марсель и Жан только посмеивались, наблюдая за развернувшим бурную деятельность месье Брюно. Им был знаком такой тип докторов, нередко встречающихся среди судового персонала, особенно на дальних линиях, и представляющих собой настоящую морскую или колониальную газету!
— Итак, господа, — произнес эскулап,[26] усевшись рядом с юношами, — корабельный медик обязан лично быть знаком со всеми пассажирами. А посему позвольте мне…
— Охотно, доктор, — ответил Жан. — Но, сознавая невозможность ускользнуть из ваших рук, которые, надеюсь лишь, не ускорят наш уход в мир иной, мы перво-наперво с превеликим удовольствием пожали бы их…
И молодые люди обменялись с врачом крепкими рукопожатиями.
— Если чутье меня не обманывает, — продолжил месье Брюно, — я имею честь разговаривать с парижанами?..
— Да, вы угадали, — подтвердил Марсель, — действительно из Парижа.
— Отлично! — воскликнул доктор. — Из самого Парижа, не из пригорода!.. Может, даже из центра?
— Из квартала Банка, — уточнил Жан, — а более точно, с улицы Монмартр, дом номер сто тридцать три, этаж четвертый, дверь слева…
— Возможно, господа, — заметил месье Брюно, — что мои в вопросы покажутся вам бестактными… Но таково мое ремесло… Лекарь обязан знать все, даже то, что лично его не касается. Наде вы простите меня…
— Уже простили, — заверил Марсель.
И тут вал докторского красноречия завертелся на бешеных оборотах. Остроумно выстраивая фразы, сопровождавшиеся выразительными жестами, болтун пересказывал все, что успел услышать от пассажиров, посмеивался над семейством Дезиранделей, над месье Дардантором, заранее нахваливал предстоявший обед, обещал, что завтра путешественники смогут в течение нескольких часов наслаждаться чудесным отдыхом на Балеарских островах, и, наконец, пресытившись собственной врожденной говорливостью, спросил, подымаясь:
— Господа, а вы сумели осмотреть Сет?
— Нет, к великому сожалению, — признался Марсель.
