— Ты к кому? — спросила женщина.
— Макулатуру собирать, — ответила я и сама удивилась, как робко прозвучал мой голос. В конце концов всем известно, какое значение для народного хозяйства имеет сбор макулатуры.
Но женщина у стола смотрела на меня так, словно я пришла в этот дом за подаянием. И молчала, как будто решая, пропустить меня или нет.
— Ну ладно, иди, — наконец разрешила она, и я вошла в лифт, но мне уже не нравился этот дом, и я жалела, что не пошла в какой-нибудь другой, попроще.
Нажала кнопку с цифрой семнадцать. И лифт бесшумно поплыл вверх. Кабина была просторная, с зеркалом, и я так засмотрелась на свое отражение, что не заметила, как доплыла до самого верха. Очень люблю смотреться в незнакомые зеркала. Я выгляжу в них всегда немножко по-другому. Иногда лучше, иногда хуже. А в общем, мне бы хотелось иметь другую внешность, но какую — я еще точно не решила.
Я вышла из кабины и очутилась в длинном-предлинном широком коридоре, по обеим сторонам которого были двери. Но прежде, чем начать обход, я пошла в самый конец коридора, к большому окну. Действительно, вид на Москву открывался неплохой, но, в общем, ничего особенного: не хватало широты обзора. Вот если бы забраться на крышу — тогда другое дело. Я отыскала свой дом, и он мне показался очень маленьким. Все же наш дом гораздо уютнее этого, может, именно потому, что меньше, а может быть, потому, что в каждый из четырех подъездов нашего дома можно входить свободно, никто тебя не остановит вопросом: «Ты к кому?» Правда, на скамеечке в палисаднике обычно сидят старушки, и они могут спросить, но без всякого подозрения, а с обычным любопытством, свойственным всем старушкам.
Я подошла к первой двери и нажала кнопку звонка. Звонок прозвучал очень красиво, как колокольчик: «Динь-дон». Мне даже захотелось нажать еще раз.
Женский голос из-за двери спросил:
— Кто там?
— У вас есть бумажная макулатура?
Мне не ответили, но и удаляющихся шагов я не услышала, хозяйка явно стояла у двери. И тут я увидела стеклянный глазок на уровне своего лба. Совсем маленький, но какой-то противный, словно неподвижный, недоверчивый взгляд. Меня рассматривали! Я скорчила рожу и показала язык.
— Нету у нас никакой макулатуры! — сердито сказала женщина и прошлепала в глубь квартиры. Видно, не внушила я ей доверия. Ну и не надо!
В следующей двери стеклянного глазка не было, и я смело нажала кнопку. Но никто не открыл. За дверью тишина. Видно, еще никто не вернулся с работы. Мне стало как-то скучно, и я пожалела, что пошла одна. Вдвоем лучше — все-таки поддержка. Но делать нечего. Я позвонила в третью квартиру. Раздался лай собаки. Дверь открыла старушка с младенцем на руках.
— У вас есть макулатура? — Черный нестриженый пудель лаял без перерыва, так что мне пришлось прокричать свой вопрос во все горло.
Но старушка все разно не разобрала:
— Чего надо-то?
— Макулатура! Бумажная!
«Гав! Гав!» — надрывался пудель.
А тут еще заорал младенец, и старушка захлопнула дверь со словами:
— Ничего не знаю! Хозяев дома нет. Часов в семь вернутся, тогда приходи.
Я даже растерялась от такого невезения. Мне захотелось плюнуть на все и уйти домой — читать Алексина. Но в то же время меня взяло за живое: неужели я уйду из этого огромного дома с пустыми руками? Нет, ни за что не уйду! Ведь не для себя стараюсь. Может, это просто этаж такой неудачный? Я пошла по коридору, пропуская одну дверь за другой. Возможно, за каждой из этих пропущенных дверей меня ждал огромный ворох бумажной макулатуры, но почему-то рука не поднималась звонить. Какая-то нерешительность на меня напала.
Я дошла до лифта и оглянулась. Неужели среди этого множества квартир не найдется ни одной, где бы не лежала хоть одна небольшая пачка старых газет?
Я позвонила в первую от лифта дверь. Долго никто не открывал, и я уже решила звонить в следующую, но тут раздались шаркающие шаги, и на пороге появился пожилой мужчина в пижаме и шлепанцах. Щека у него была обвязана теплым шарфом.
— У вас есть ненужная бумага? — виновато спросила я.
— Зайди, а то сквозняк.
Он провел меня на кухню и показал кипу газет на холодильнике:
— Забирай. Вот возьми веревочку, перевяжи. Донесешь одна-то?
— Неужели не донесу?
Он проводил меня до двери.
— Спасибо, — горячо поблагодарила я. — До свидания! Выздоравливайте!
— Иди, девочка, иди, а то сквозняк, — ответил он, закрывая дверь.
Эта первая победа придала мне уверенности. Я уже смело затрезвонила в следующую дверь. Но мне ничего не дали, только бросили:
— Ничего нету!
Зато в другой квартире мне обрадовались, как родной.
— Есть, есть! Давно тебя ждем! — приговаривала женщина в клеенчатом фартучке. — Подожди, я сниму с полки. И вот еще, на телевизоре. А бутылки не нужны?
— Нет, не нужны.
— Жалко. А то у меня их целая уйма. Иди сюда, помоги мне из шкафа старые журналы вынуть. Они мне совершенно не нужны, только место занимают. Знала бы я, что ты придешь, я бы отобрала еще кучу всякого старья. А может, все-таки возьмешь бутылки?
Следующая квартира была с глазком. Я сначала хотела пройти мимо — почему-то мне казалось, что от квартиры с глазком нечего ждать ничего хорошего. Но передумала и позвонила.
— Макулатура? — с недоумением переспросила худенькая женщина с добрым, но каким-то поникшим лицом. Она держала за руку черноглазого мальчишку лет трех. — Мама, у нас есть ненужная бумага? Тут пионеры собирают.
Из комнаты вышла пожилая полная дама с решительными, быстрыми движениями.
— Ты еще спрашиваешь! — сказала она сердито. — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты выкинула все его проклятые журналы! Чтобы дух его выветрился из нашего дома.
— Мама! — с упреком сказала молодая женщина, — Не па-до! При ребенке…
— И пусть! Пусть он забудет об этом легкомысленном типе! — С этими словами дама ушла куда-то в глубь квартиры и вернулась с огромной кипой журналов «Театр». Наверно, года за три, потому что она с трудом донесла эту кипу до лестничной площадки. — Подожди, это еще не все.
Она снова ушла и вернулась с новой пачкой, поменьше.
— Ах, черт!.. — Дама зацепилась за коврик и выронила пачку.
Мы все, кроме молодой женщины, стали собирать рассыпанное. Особенно старался малыш.
Тут были журналы «Театральная жизнь», афиши, сложенные вчетверо, театральные программки-книжечки, какие-то растрепанные тетради, среди всех этих бумаг — костяная трубка для курения, вырезанная в виде собачьей головы. Малыш схватил эту трубку и сунул в рот.
— Сию же минуту выпь изо рта эту гадость! — закричала дама.
Она отняла у малыша трубку. Тот закричал, затопал ногами, но дама сунула мне в руки собранную кипу, а сверху положила трубку.
Я опустила вторую кипу на первую. Дама опять пошла чего-то разыскивать, а я посмотрела на молодую женщину и увидела, что у нее дрожит подбородок и глаза блестят от слез.
— Возьмите трубку, — сказала я. — Нам ведь только бумага нужна.
Она оглянулась, взяла трубку и спрятала в карман халатика.
— А хотите, я и журналы не буду брать? — спросила я тихо.
Мне было ее очень жалко. И того человека, журналы и бумаги которого пойдут в переработку, мне тоже почему-то стало жалко.
Она покачала головой, взяла на руки ребенка, прижалась к нему лицом и ушла в комнату.
— Нет, нет, это не надо! — услышала я ее голос. — Это мое, а не его! Отдай!
— А я не хочу держать у себя в квартире ничего, что даже косвенно о нем напоминает! — отвечал раздраженный голос.
В ответ раздались рыданье и плач ребенка. Я выскользнула из квартиры и захлопнула за собой дверь. Передо мной лежали две толстые пачки, но я не радовалась им. Я бы с удовольствием вернула их обратно, лишь бы не слышать этого плача, от которого у меня у самой к глазам подступили слезы.
Но потом все-таки доволокла журналы до того места, где были сложены остальные пачки. Накопилось изрядно. Можно на этом закончить — и так неизвестно, как я дотащу все до нашего дома. Придется в два или три приема.
Однако оставалось еще несколько необзвоненных дверей. Обзвоню — и на этом семнадцатый этаж можно будет считать исчерпанным.
Из трех квартир мне без лишних слов выдали по пачке старых газет. В четвертой на мой звонок никто не отозвался. Оставалась последняя, в которую я позвонила уже с полным равнодушием, во-первых, потому, что устала, а во-вторых, потому, что пресытилась, как после чересчур сытного обеда.
Дверь открылась.
— У вас есть ненужная… — начала я и остолбенела.
Передо мной стоял Афанасьев из седьмого «А».
В спортивных брюках и вязаном синем свитере он показался мне еще красивее, чем в школьной форме. Я знала, что он нравится многим девчонкам из нашего класса, но мне казалось, что никому он не нравится так сильно, как мне.
