– Да нет же. Почему обязательно переспать? Я хотел…
– Прости, – Вика потупилась. – Я стала чересчур циничной. Знаешь, когда ты никому не нужна, поневоле станешь. Что ты хотел предложить?
Антон заставил себя собраться. Ему казалось, что от его слов будет зависеть что-то очень важное, наиважнейшее. Он сам не понимал почему.
– Я хочу предложить тебе работу, – пришли, наконец, слова. – Мне нужен помощник, ассистент. Есть такое старинное слово, не могу вспомнить. Нужна…
– Секретарша? – удивлённо помогла Вика.
– Точно, – улыбнулся Антон. – Я хочу переквалифицироваться. Заменить память. Я не знаю, кем хочу стать, понимаешь? Я ничего не знаю, кроме своей физики и сопряжённых профессий. Но я не хочу. Не желаю больше жить в коконе. Мне нужна информация. И… да попросту нужен добрый советчик. Человек, с которым можно это всё обсудить. Я стану платить тебе сколько скажешь. Жить можешь у меня. До тех пор, пока… в общем, пока тебе не надоест. Да – спать вместе не обязательно. Ты согласна?
Сначала в пентхаузе на шестидесятом этаже элитного небоскрёба появилась мебель. Вслед за ней – пищевой процессор последней модели, с меню в десять тысяч блюд. Комплект спортивных тренажёров, теннисный стол и баскетбольная стойка с корзиной. А также появилась кадка с декоративной пальмой, бамбуковая галерейка и цветы во множестве, так что квартира, по словам Антона, стала походить на ботанический сад.
Два месяца Вика провела в сети, кропотливо собирая и систематизируя информацию.
– Специалист справился бы за пару часов, – сказала она, положив перед Антоном итоговую распечатку. – Иногда я чувствовала себя так, словно у тебя ворую.
– А проституткой больше не чувствовала? – подначил Антон.
– Извини, нет, – парировала Вика. – Из древних руководств я выяснила, что в обязанности секретарши входит спать с боссом.
– А там не написано, что секретарша должна быть при этом выше босса на голову? В буквальном смысле причём.
– Только, что должна быть на порядок умнее. Как видишь, с этой стороны у нас всё в порядке.
Оба расхохотались, и Антон приступил к изучению распечатки.
Выяснилось, что спрос на технические профессии на Земле упал. Физики-ядерщики всё ещё требовались отчаянно, так же, как математики и нейробиологи. Однако прикладные профессии в чести были большей частью во внеземелье. В то же время, востребованными оказались специальности, о которых Антон доселе и не слыхал.
– Ценитель живописи, хм-м, – вслух считывал он информацию. – Чтец-декламатор, меломан, массовик-затейник, конферансье, тамада. Что это такое? Я попросту не знаю значений этих слов.
Вика терпеливо принялась объяснять. За последние полтораста лет, говорила она неторопливо, технический прогресс вытеснил и подавил развитие гуманитарное, и теперь спохватившийся социум старался упущение наверстать.
– Деньги не бог весть какие. Взять, скажем, тамаду. От него требуется, – Вика справилась с приложением к итоговой выборке, – знание двадцати тысяч анекдотов и тостов. Немного, в общем-то. Умение доминировать в группе. Навыки определять и строить настроенческие кривые. Что тут ещё – поведенческие особенности социума, умение гасить острые ситуации, чуткость. Как тебе?
Антон помялся, почесал в затылке. Выслушал об особенностях профессий журналиста, методиста-литературоведа, музыкального критика.
– Знаешь что, – сказал он. – Игорь говорил, что Петька Климаш… Помнишь Петьку? Он стал… чёрт, забыл, кем же он стал.
– Профессиональным читателем, – помогла Вика. – Прекрасная профессия, мне кажется.
– Точно. Давай позовём его в гости. Я бы его поспрашивал. Закажем этой штуковине, – Антон кивнул на пищевой процессор, – что-нибудь особенное.
– И как ты меня представишь? Так и скажешь – многопрофильная секретарша?
Антон вновь почесал в затылке.
– Можно как любовницу, – сказал он и, когда Вика скривилась, поспешно добавил: – Или, если хочешь, как сожительницу. Прости, я не улавливаю нюансов. Это нехорошие слова, да?
Вика усмехнулась невесело.
– Вульгарные, – пояснила она. – Лучше уж скажи «домработница».
* * *
Петька Климаш обзавёлся вздыбленной шевелюрой, жидкой метлообразной бородёнкой и фигурно закрученными усами.
– Кустисто живёте, бояре, – похвалил он, осмотрев квартиру. – Хоромы, однако, мать-перемать.
Следующие два часа Петька не закрывал рта. Речь его, жуткую помесь архаизмов, неологизмов и нецензурщины, Антон воспринимал с немалым трудом.
– Карие глаза – песок, осень, волчья степь, охота, скачка вся на волосок от паденья и полета, – вещал Петька. Это Киплинг, многомудрые паны, не хрен собачачий. – Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе, – а это, человекообразные, Хемингуэй, типа эпиграф, двадцатый век, блямбой буду. Стилистика какова, а? Охренительная стилистика, господа карбонарии.
– Петя, – встряла Вика, прервав длиннющую цитату из Макиавелли. – А как же новая литература, современная? Ты новые романы читаешь?
– Что значит «читаешь»? – возмутился Петька. – Кто сейчас вообще читает, козу твою поперёк. Раз в месяц подгружают, само собой. Меркурианская ночь обожгла задубелые босые пятки. Это Сидоров, из новых, не слыхали? Тот ещё небесный муравьед. Чушь, между нами говоря, пишет гунявую и ересь. А вот ещё Опанасенко…
– Постой, Петя, – Антон решительно вскинул ладонь. – А кому всё это надо? Вот ты читатель, для кого ты читаешь? Вернее, для кого тебе подгружают литературу? Кто её пишет?
– Ну, ты, гуманоид, даёшь, – изумился Петька. – Как это, ёж твою, кто? Борзописцы пишут. Рифмоплёты. Которые больше ни хрена не умеют. И музыку такие же сочиняют. И картины малюют. Всё они. Ну, эти, невосприимчивые, – Петька кивнул на Вику. – Как она. Или ещё придурки, которые отказались.
– Какие придурки? От чего отказались?
– Как от чего? От гипноиндукции, мать её в тау кита.
– Талант, – говорила Вика устало. – Чтобы творить, нужен талант. Никакой гипноиндукцией ты его не заменишь. Убить – запросто, заменить – никогда. Чтобы писать, рисовать, лепить, нужен талант. Не благоприобретённый – врождённый и отточенный тяжёлым, кропотливым трудом. Чтобы стать литератором, надо, прежде всего, читать. Не как Петька, он знает литературу, но не понимает её. Надо слышать, чувствовать слово, наслаждаться им, вбирать в себя гармонию языка. То же относится и к музыке, скульптуре, театру. Их не знать надо, а чувствовать – жить с этим в душе, носить в себе, страдать. Вот тогда только…
– Другими словами, – нахмурился Антон, – об искусстве можно забыть? Это не для меня?
– Увы. Это для таких, как я. Но не для всех, лишь для малой толики. С появлением гипноиндукции человечество, фактически, раскололось на две расы. Избранные есть в обеих. В своей расе ты – избранный. Я в своей – нет.
– Что же мне делать?
Вика подсела к Антону, заглянула ему в глаза.
– Ты нанял меня, чтобы поменять свою жизнь, – сказала она. – Мы прожили вместе полгода. Ты всё ещё хочешь менять?
Конец ознакомительного фрагмента.
