Я огрела Ваську мокрой тряпкой: вот нахал!
Он по-девчоночьи взвизгнул, дернулся. И конечно же пролил стакан с водой на газету! Нам пришлось рисовать все заново, но мне было все равно, потому что Васька сказал:
— Савушкин, ты и меня нарисуй. А то я уезжаю, меня папа с собой берет. Только я позировать не буду, ты — по памяти.
…Ох, Васька-Васенька! Он познакомил меня со своим папой, его звали Сергей Алексеевич. Когда он улыбался, в его карих глазах зажигались золотые искры. У Васьки, наверное, отцовский характер. И тут еще он подходит ко мне и говорит:
— Маша, а вот у меня папа спрашивает, где таких красивых, как ты, вожатых берут? Что ему ответить?
— В огороде выращивают, — мрачно отвечаю я.
Тогда Васька становится грустным.
— Маш, а ты моего папу полюбить совсем не можешь, да?
Я столбенею.
— Что ты выдумал, а?
Васька опустил голову ниже плеч и выдавливает из себя тяжелые, как камни, слова:
— Ну ты бы тогда мне как мама была. На самом деле…
Я чувствую, что зареву сейчас. Особенно если вспомнить, что вещи Васькины уже собраны и после обеда он с отцом уезжает. Как перед маленьким, я сажусь перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза, и говорю:
— Васька, я в гости к тебе приеду… Хочешь?
Но он отчаянно замотал головой: нет!
— Ты приедешь и уедешь. И опять навсегда. Как мама.
Он вздохнул и ушел. Ох как я ревела!..
Прощаться Васька не пришел. А. М. сделала с бумагами все, что нужно, Олег организовал трогательное прощание с отрядом. Я видела, что Савушкин подарил Ваське один из альбомов, где есть и мой портрет. И отец его торопит…
А потом, в сончас, Васька ворвался ко мне и сказал весело и виновато:
— Маша, я вот тут подумал: папа ведь всего на месяц уезжает, а тебя я до следующего лета не увижу. И чего я в этой Грузии не видел, одни народные артисты с кинжалами… А здесь Сёмка меня на болота обещал сводить, он все здесь знает… Маша, а можно я спать не пойду?
Эпилог
Я перебирала бумаги с первой смены. В окно лился свет осколка луны и фонарей. Стала читать список моего «первосменного» отряда. Мои малышатки… Вот и Васькина Ленка. Савушкина? Вот те раз! Я всегда быстро запоминаю имена, а фамилии в голове толком и не укладываются. Может, просто однофамилица? Надо у Савушкина спросить.
Пришлепал Васька, закутанный в одеяло, хвост которого волочился по полу.
— Не спится?
— Бессонница… — вздохнул он.
— А знаешь, Вась, у твоей Ленки из прошлой смены фамилия Савушкина. Может, она нашему Савушкину сестра?
— Сестра… — опять почему-то вздохнул Васька.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— А я сегодня его альбом смотрел. Открываю, а на первом листе — она. В красном сарафане и косыночке. И глаза на пол-лица.
У него самого сейчас глаза были в пол-лица. Два синих неба. Васька повозился, посмотрел в окно и вздохнул:
— Если бы я умел рисовать, я бы нарисовал ее так же.
Сёмка принес Марине охапку камышей. Она взяла, сдержанно поблагодарила и пошла в свою палату. Оттуда донеслись восхищенные ахи-охи.
Про любовь
История вторая
Я представила, как Маринка сейчас с сияющими глазами (ведь Сёма не видит, можно и посиять) стоит посреди палаты, подносит к лицу бархатные камыши, которые Семён нарвал конечно же на Гнилом болоте — такие нигде больше не растут, а ходить туда строго-настрого запрещено. От камышей Маринкины глаза становятся еще темнее и таинственнее.
Маринка красивая. Глаза у нее такие, что ничего, кроме этих глаз, не видишь: темные, с поволокой. Цыганские глаза. И грусть в глазах — цыганская. Будто едет она в кибитке и отрешенно смотрит на горизонт. Сёмка был в нее влюблен. И при Маринке Сёма, заводила и душа любой компании, становился тихим, послушным, только хмурил темные брови. Маринка и Семён учились в одном классе.
— Они любят друг друга тысячу лет! — сказала мне по секрету Катеринка, которая тоже с ними училась.
По-моему, Катеринке нравится Сёмка, хоть она и не подает виду и всегда вроде бы переживает, если влюбленные ссорятся. Но часто я замечала ее внимательно-ласковый взгляд, направленный на этого сероглазого красавца. Он-то, конечно, не замечал ничьих взглядов, кроме Маринкиных.
И я улыбалась, вспоминая свою первую любовь, гитариста Митьку.
Однажды Семён подрался с Ванькой. Они сцепились в холле на первом этаже. Дрались молча, зло. Я бросилась в корпус с улицы, когда девочка из одиннадцатого отряда радостно сообщила:
— А у вас в отряде драка!
Но меня опередила Марина. Она не стала смотреть на происходящее, как половина отряда.
— Прекрати немедленно! — Сказать таким железным голосом даже у меня бы не получилось.
Она схватила тощего Ваньку за шиворот и стала оттаскивать к стене. Ух, каким гневом сверкали ее прекрасные «нездешние» глаза.
— Марина, не лезь! — крикнул разгневанный Семён.
Но тут подоспела я и окончательно разняла дерущихся.
Драки в нашем лагере под большим запретом. Я ничего не сказала А. М., а Олега предупредила, что на сегодняшнюю дискотеку Иван Кустов и Семён Арсеньев не идут. Олег даже не спросил почему, только сказал рассеянно:
— Хорошо, я останусь с ними… — и тяжело вздохнул. — Конечно, ради тебя, Маша, я готов на такие жертвы, но знай, что из-за этого может быть разбита моя личная жизнь!
Я рассмеялась, а Олег посмотрел на меня грустными глазами.
— Тебе хорошо смеяться, а, может, я влюбился первый раз по-настоящему? Может, только сегодня у меня есть шанс? Что тогда?
— Скажи хотя бы, кто она?
— Клянешься никому не говорить?
— Эту тайну я унесу с собой в могилу, — торжественно пообещала я.
— Нина.
Я улыбнулась: расстраивать личную жизнь своего напарника — это еще куда ни шло, но лучшей подруги — это уж слишком!
— Ладно уж, иди — выпросил.
Олег просиял:
— Машенька, я знал, что ты одна способна понять молодое, горячее сердце!
— Иди уж, «молодое, горячее»… Но укладываешь ребят тогда ты!
— По рукам! А из-за чего была драка-то?
Весь день Сёмка хмурил свои темные, будто нарисованные, брови, а Маринка демонстративно не обращала на него внимания. Когда они «случайно» оказывались рядом, она громким шепотом требовала:
— Скажи немедленно: из-за чего вы подрались?
«Немедленно» — любимое Маринкино словечко. Но Семён упрямо мотал головой и был непреклонен.
Полчаса я промучила этих «рыцарей», не поделивших неизвестно что, заставив чертить бланки для анкет, но потом отпустила. Пусть веселятся. К тому же они, кажется, помирились. Оживленной наша беседа не была, но друг с другом они были предельно вежливы. И то ладно.
Настроение у меня было лиричное. Мне правда очень хотелось посмотреть, как Олег собирается очаровывать неприступную Нину, но на дискотеку я не пошла. Это время — единственное, когда в лагере ни души. Малыши уже спят, все остальные отрываются на дискотеке. Можно побродить, подумать о своем. Или сесть в беседку и заняться наконец-то отчетом по практике. Я облюбовала себе беседку в зарослях шиповника и открыла блокнот.
Но ничего записать не успела. Тяжелая дверь актового зала открылась, и вышла Марина. Она села на ступеньки, обхватила руками коленки и замерла в ожидании. Через минуту нарисовался Семён.
— Ты чего ушла? — Сёмка встал рядом.
— Надоело. Там скучно, — ответила Марина, не поднимая головы.
— Здесь веселее?
Маринка неопределенно повела плечами. И видно было, что она ждет приглашения погулять вдвоем, и понятно было, что он не знает, как предложить.
Я смотрела на них и немножко завидовала, забыв, что вообще-то подслушивать и тем более подглядывать нехорошо.
Наконец Семён решился:
— Может… тогда… пойдем погуляем?
— Ну пойдем, — почти равнодушно согласилась Маринка.
И они пошли. На пионерском расстоянии. Несколько раз Семён порывался взять ее за руку, но так и не решился.
Я не тревожилась за них: придут к отбою, тем более его объявляют так, что слышно на весь лагерь.
…Но к отбою они не пришли. А. М. ушла на планерку, Олег куда-то запропастился, видимо все-таки с Ниной, потому что с первого этажа доносился зычный голос Валерик:
— Света, долго тебя ждать? Я не собираюсь всю ночь стоять над вами жандармом, тем более мне на планерку пора! Я уже опаздываю. Что тебе, Саша? Я не знаю, где Нина. Толик, ну это беспредел! Курочкин, я кому сказала?! Оставь подушку в покое! Ты русский язык понимаешь?
Да, не повезло нам сегодня с Валерик.
Первую мальчишескую палату, которая именовала себя «Мафия», я быстро уложила. Просто Васька сказал, что я могу не беспокоиться. Через три минуты все лежали в кроватях, а из-за приоткрытой двери доносился его приглушенный голос: Василь — мастер рассказывать страшные истории.
