Но — увы! — не в каждой палате есть такой Васька. (Васька — он вообще один-единственный в целом свете!) Алина с Ольгой, как всегда, до умопомрачения долго умывались, раздевались, причесывались. Их медлительность сведет меня в могилу! Леночка полчаса летала на крыльях любви, потому что ее целых два раза пригласил на танец мальчик из первого отряда. Антон подошел ко мне и попросил прочитать стихотворение, которое он написал для Анджелы — как, мол, оно, ничего? Герка сорвал кран в туалете, и я побежала за слесарем. Ромка забыл свитер на дискотеке, пришлось его отпустить за ним… И так далее, и так далее… Наконец, поработав почтальоном («Ой, Маша, ты не отнесешь эту записку Кате? Только не читай! И не говори от кого!»), я их уложила. Вздохнула с облегчением. Но тут на «Камчатке» (в дальней палате девочек) грянул взрыв смеха.
— Девчата… — начала было я и осеклась: увидела пустующую кровать.
— Где Марина?
— А она в туалете. Сейчас придет.
— Доброй ночи, девочки.
Про Семёна мне сказали то же самое. Дружно так, хором.
Ну что прикажете тут делать? Что думать? Одиннадцать часов! Час после отбоя прошел! Даже если они не слышали сигнала, то уже стемнело — догадаться можно! Я ходила по холлу из угла в угол, отгоняя плохие мысли.
А. М. вернулась с планерки.
— Машенька, я завтра все расскажу, хорошо? Что-то я устала сегодня. Все в порядке?
Наверное, она и правда устала. От нелюбимой работы и одинокой жизни. Мне даже стало ее жалко.
— Да, все в порядке.
— А где Олег?
— Его попросили помочь… стулья в актовом зале расставить.
Почему я должна всех прикрывать? Ну где шатаются эти двое?! Хоть бы Олег пришел, обошел лагерь… Еще пять минут — и я бью тревогу.
Через пять минут я вышла на крылечко.
И сразу увидела их. Два детских силуэта в конце центральной аллеи. Ничего не боятся! Вот увидит сейчас директор… Так, половина двенадцатого. Спокойно, Маша, спокойно!
Они приближались. Сёмка держал Маринку за руку, но расстояние все же соблюдали. На Маринкиных плечах Сёмин свитер; она прятала лицо в скромный букетик полевых цветов. Как трогательно! Ну держитесь, голубчики!..
— Та-ак… Ну и как это называется?
Они стояли передо мной. Сёма опустил голову, Маринка смотрела в сторону. А глаза от колокольчиков — с сиреневым отливом.
…Я сама была маленькой. Я сама сбегала в сончас и по ночам гулять с Митькой, я сама была влюблена, и мне знакомо чувство, когда кажется, будто мир создан для вас двоих. И я тоже не предупреждала вожатых…
— Спать! И если еще раз…
Сёмка вскинул на меня счастливые глаза. Такие откровенно счастливые, что я улыбнулась. И Маринка тоже.
Они не стали прощаться при мне, разошлись, как чужие.
Проходя мимо «Камчатки», за дверью которой только что скрылась Маринка, я услышала многоголосый шепот:
— Ой, Мариша, вы где пропадали?
— Тут Маша извелась вся!
— Ну рассказывай!
— Ой, девочки!.. — вздохнула Маринка. — Я такая счастливая!..
Но всех перебил совершенно не сонный Катеринкин голос:
— А может, спать будем?!
— Ой, Катька, отстань, дай послушать!
— Рассказывай!
— Вы… целовались? — вдруг напрямик спросила Лерка.
Конечно, жизненно важный вопрос! Видимо, Маринка отрицательно покачала головой, потому что слышится разочарованное:
— Как — нет? Почему?
— Ну вы даете!
Всё, пора Маринку спасать. Я открываю дверь со словами:
— Девочки, сколько можно болтать?
Маринка отскочила от двери — наверное, у самой двери стояла. Тут же воцаряется мертвая тишина.
— Ты почему еще не в постели, красавица моя?
Взгляд у Маринки становится умоляющим.
— Машенька, можно я воду наберу для цветов? Ну пожалуйста! Завянут ведь до утра!
Это, конечно, совсем наглость, но что я могу? Ведь и правда завянут.
— Бегом!
Я сажусь в холле. В Васькиной палате еще шепчутся, в других — тишина. Хочется послушать, о чем шепчутся, но я сдерживаюсь. Внизу булькает вода. Это Маринка набирает в фонтанчике воду для Сёмкиных цветов. А Нина и Олег еще не пришли. И мне становится грустно.
Я не злопамятная, но утром мы все-таки поссорились с Олегом. Поднимать отряд, оказывается, тоже должна я. А зарядку не провести? Может, вам еще и завтрак в постель, Олег Викторович?
Наверное, мой взгляд был все еще гневен, когда я влетела в холл, где ждал меня весь отряд. Васька вопросительно приподнял бровь. Сёмка с Мариной приняли все на свой счет и до самого обеда ходили виноватые.
Саня Иракин, вожатый первого отряда, шепнул мне в столовой:
— Ого, Мария, поосторожнее, а то пол-лагеря поубиваешь взглядом.
Я не ответила, только еще активнее заработала челюстями. Злилась на весь мир, в том числе и на Нину, которая смотрела виновато на меня и на Валерик.
А тут еще этот Герка! Ни секунды на месте! И конечно же добесился — опрокинул тарелку молочного супа. (Сколько можно его есть? Каждое утро!) И естественно, на Алину, которой вечно ото всех достается!
Алина — в крик, мальчишки — в хохот, девчонки утешают Алину, и кто-то уже побежал за тряпкой. А Герка испуганно притих на своем месте: к столу грозно приближалась А. М.
Я устала спорить и доказывать. Устала защищать. Устала прикрывать Олега и скрывать ночные прогулки Марины и Семёна. Я устала укладывать их по вечерам, а потом полночи общаться с Васькой, потому что ему не спится. Они сели мне на шею! Хватит! А. М. накажет Герку — и правильно сделает…
Я бросаю ложку и иду к Герке, который смотрит на меня, как на последнюю надежду. А потом — умывать и успокаивать Алину.
Обожаю свою работу!
Нина поймала меня перед «Веселыми стартами».
— Сердишься? — Черные глаза-миндалины смотрят в самую глубину моей души.
Вот точно так же смотрел на меня Дадхо. И она, и ее ненаглядный братец прекрасно знают, что у меня не получается долго сердиться, когда так смотрят.
Но все-таки я сказала:
— Да, сержусь.
— И Валерик тоже сердится… — вздохнула Нина. — Это я виновата. Маша, ты Олега не ругай.
— Ну-ну! — усмехнулась я.
— Машка, а ведь ты завидуешь! — засмеялась вдруг Нина.
А я откровенно призналась:
— Конечно, завидую! Все вокруг влюбляются, гуляют ночью, а ты как дура сиди и жди, когда их сиятельства соизволят вернуться!
— Ты о чем?
— Да уж не о вас! Нужны очень.
И я опять вспоминаю, как Маринка смотрит на Сёмку, и будто слышу ее голос: «Ой, девочки! Я такая счастливая!..»
Нина порывисто меня обняла:
— Маша, тебе срочно надо влюбиться!
Я хмыкнула, а глаза у Нины вдруг стали хитрые-прехитрые.
— А между прочим, Митька вчера очень долго выпытывал у меня, правда ли, что ты хранишь фотографию Дадхо.
— Знаешь ведь. Правда. Но это ничего не значит.
— Маш, а Митька-то в тебя влюблен!
Тут уже засмеялась я.
— Нина, у тебя бред! Тебе вредно гулять всю ночь. Митька в меня с детского сада влюблен, а толку-то? Все это игра, понимаешь? Шутка.
Но Нина не понимала, как можно шутить и разыгрывать страстные чувства. Она пожала плечами:
— Глупо!
А мне вдруг очень-очень, ну просто безумно, захотелось, чтобы у нас с Митькой было все серьезно, как тогда, в тринадцать лет, и согласилась:
— Очень!
…Не нравится мне все это! Не нравится, что совсем перестала Катеринка общаться с мальчишками, никуда не ходит с ними, если только Семён не позовет. Не нравится внезапная вражда между Сёмой и Ванькой. Не нравится, что Иван находится постоянно рядом с Маринкой.
— Ва-ась, я уже ничего не понимаю! — нарочно притворяюсь я.
Я почти все понимаю, но мне хочется получить информацию из первых рук (ибо что бы ни происходило в отряде, Васькины уста и руки — всегда первые).
Василий снисходительно вздохнул и объяснил:
— Это же ясно как день, Маша! Сёмыч любит Юшину, а Юшина любит Сёмыча. Но ее тоже любит Куст, а Катря втюрилась по уши в Сёмыча. Про Куста Сёмыч знает, а про Катрю не подозревает. — Васька подергал чуб. — Хотя, конечно, все он подозревает, только себе не признаётся. Ну подумай сама, Маша, чтобы Катря в кого-то влюбилась?!
Для них это, конечно, невозможно! Катеринка, Катька, Катря — это друг, товарищ, свой парень. Она не может ни в кого влюбиться, просто не имеет права — так они считают. Где им, эгоистам, понять, что она тоже человек?
И этот человек сидел и плакал в беседке. Был вечер длинного дня, все на дискотеке в клубе, а она сидела, собравшись в горький комок, и плакала.
— Катенька…
Я не смогла подобрать слова. Вырвалось напрямик:
— Тебе Сёма нравится, да?
Ее плечики замерли, но тут же опять вздрогнули от плача.
Сволочь я все-таки! Может, Катеринка любит его примерно ту же «тысячу лет» и на уроках смотрит на него украдкой, а когда он выходит к доске, замирает за партой. Если они случайно попадают в одну команду, когда убирают класс или готовятся к празднику, сердце у нее замирает, а при виде того, как он провожает на почтительном расстоянии Маринку, оно ноет и ноет непонятной болью. И сама не знает Катеринка, как это все называется, и сама себе не может признаться, потому что «они любят друг друга тысячу лет»… А тут я со своими вопросами!
