Секунды на три я потерял дар речи от изумления. Сознание мое переполнили сотни вопросов, но они улетели прежде, чем я нашел слова, чтобы выразить их. Я чувствовал на себе взгляд Мэриан — внимательный, тревожный, почти умоляющий; он говорил, что каким-то образом, которого я пока не понимал, ее надежды и счастье зависят от моего ответа, и это еще больше меня смущало. Возможно, леди Истлейк приняла мое удивление за расчетливость, потому что сказала:
— Я поговорила со знакомым издателем, и он уверил меня, что для такой книги есть готовый рынок…
— Меня не это тревожит. Я…
— И я уверена, что все друзья Тернера присоединятся ко мне в желании поддержать вас… — Она замолкла, внезапно заметив, что мои мысли движутся в другом направлении. — Что? — спросила она. — Вы думаете, для этого могут найтись более подходящие кандидатуры?
Я кивнул:
— Например, вы сами.
— Как я объясняла, мои отношения с сэром Чарльзом… Кроме того, для женщины закрыты многие двери, в которые мужчина входит свободно и легко.
— Не могу поверить… — начал я.
— Вы должны понять, мистер Хартрайт, что бедный Тернер умер отшельником, — сказала леди Истлейк. — Большинство из тех, кто хорошо его знал, давно в могиле. Из тех, кто жив, естественной кандидатурой был бы мистер Раскин, но он, — тут она слегка улыбнулась, — натура слишком олимпийская, чтобы браться за такое. Мое положение вы уже знаете. Что же касается моего мужа, то об этом, боюсь, не может быть и речи.
— О, это я понимаю, — сказал я. — Но…
Она словно меня не слышала.
— Миссис Бут, экономка Тернера, и его друг Джордж Джонс — люди очень славные, но… — Она сделала паузу и покачала головой. — Честно говоря, ни один из них с этим не справится. Кроме того, я слышала, что мистер Джонс сейчас в основном занимается тем, что наряжается герцогом Веллингтоном. В лучшем случае они могут поделиться с вами воспоминаниями.
Она снова замолчала, и я не знал, что отвечать ей. Молчание нарушила Мэриан:
— Больше никого нет, Уолтер. Если ты за это не возьмешься, победа упадет Торнбери прямо в руки.
— И не надо себя недооценивать, мистер Хартрайт, — сказала леди Истлейк. — В отличие от Торнбери, вы художник и можете понять натуру художника Тернера…
Тут я не удержался и воскликнул:
— Но нельзя же сравнивать!
— Может, он и был генералом, а вы, уж простите, только полковником, — ответила леди Истлейк, — но все художники принадлежат к одному полку, сражаются в одних и тех же битвах и стремятся к одной и той же победе. И потом, — продолжила она прежде, чем я нашел, что еще возразить, — вы, по собственному вашему признанию, пишете хронику и знаете, как собирать, оценивать и сопоставлять отчеты разных свидетелей.
— И ты боец, уже доказавший свою решимость исправить великое зло, — сказала Мэриан.
Леди Истлейк кивнула.
— Кто может подойти лучше?
Потом они умолкли, позволив мне обдумать эти слова. Я снова попытался навести порядок в своих спутанных мыслях, но все они, кроме одной, которая звенела в мозгу ясно, как колокольчик, не слушались меня. Наконец Мэриан сказала:
— Для бедного Уолтера все это так неожиданно, надо дать ему время обдумать свой ответ.
— Да, конечно, — согласилась леди Истлейк.
На этом мы и закончили. О книге больше не упоминали, и после нескольких минут вежливой беседы мы с Мэриан собрались уходить. Только когда Стоукс уже провожал нас к выходу, леди Истлейк сказала:
— Надеюсь скоро услышать от вас ответ, мистер Хартрайт.
По пути домой мы почти не разговаривали. Я пытался разобраться с мыслями — прежде всего о тебе, о детях и о том, как изменится наша жизнь, если я приму предложение леди Истлейк. Но меня все время отвлекали наплывы бурных эмоций — страха пополам со странным головокружительным возбуждением, для которых я не находил причины; они являлись без приглашения из какого-то тайного источника в моем сознании.
Мэриан тоже проявляла непривычную сдержанность. Тогда я не обратил на это особого внимания, просто отметил, и все; но сейчас мне думается, что она приняла мое молчание за признак гнева. Когда мы вошли в нашу гостиную, уже за закрытой дверью она легко тронула мою руку и сказала:
— Я надеюсь, Уолтер, ты не считаешь, что я поступила неправильно.
— Когда? — спросил я. — Когда пригласила меня к леди Истлейк?
— Нет, — сказала она, — когда пригласила тебя, не объяснив причины. Она настаивала, что ты не должен ничего знать, пока она сама с тобой не познакомится и не решит, подходишь ли ты. Но когда я увидела, как ты ошеломлен, я почувствовала себя предательницей. Или, скорее, почувствовала, что ты наверняка считаешь меня предательницей.
Бедная Мэриан!
— Должен признаться, я был изумлен, — сказал я, — но я ни на миг не подозревал тебя в предательстве или в том, что ты не заботишься о моем же благе.
— Это хорошо.
Она помолчала, глядя на свою сумочку и вертя в руках ее ремешок. Потом, будто решив наконец высказать то, что давно было у нее на уме, она выпалила:
— Давай поговорим откровенно, Уолтер!
— Ничто на свете не может помешать тебе говорить откровенно, если ты так решила, — сказал я. — И уж я точно не в силах тебя остановить.
Она рассмеялась. Когда она ответила, в ее голосе снова слышались оттенки прежнего веселья:
— Но я сказала «поговорим», а не «я поговорю».
— Ну что ж, давай, — сказал я.
Мы сели рядом на кушетку. Уже темнело, но ни я, ни она не предлагали включить газовое освещение. Возможно, нам обоим казалось, что открыть сердце легче, когда хотя бы наши лица скрывает сгущающийся сумрак. После паузы Мэриан заговорила:
— Много лет назад я сказала тебе, что мы всегда будем друзьями, так ведь, Уолтер?
— Да, — ответил я, беря ее за руку. — Так оно и будет.
— Я надеюсь, — кивнула она. — Именно поэтому я говорю то, что сейчас собираюсь сказать. Может быть, ты решишь, что я слишком дерзка, но, пожалуйста, поверь — мною движет лишь сестринская любовь к тебе и Лоре.
— Конечно, я в это верю, — сказал я. — Я никогда в жизни ни в чем так не был уверен.
Это была правда, но все равно я ждал ее следующих слов в тревоге. В животе у меня будто трепетала крыльями стая бабочек, а ноги налились свинцом настолько, что, если бы сейчас вбежал Дэвидсон с криком «Пожар!», не знаю, смог ли бы я добежать до двери.
— Спасибо. — Мэриан глубоко вдохнула и продолжила: — Ты ведь понимаешь, что мы живем в таком тесном соседстве, что невольно замечаем малейшие перемены в настроении друг друга.
— Да, — сказал я.
— Ну вот, — продолжила она, — недавно я начала замечать в тебе такие перемены. Ты стал беспокойным и рассеянным. Ты рисуешь меньше, чем раньше. И хотя ты все такой же любящий муж, отец и брат, иногда мне кажется, что теперь тебе для этого требуются усилия. Как будто… как будто тебе нужно возвращаться откуда-то издалека, чтобы побыть с нами.
— Мне трудно здесь заниматься живописью, пока студия не закончена, — заметил я. — И ты же знаешь, я был очень занят планами и надзором за строительством.
— Раньше отсутствие студии никогда не мешало тебе писать, — сказала она. — И наверняка ты можешь доверить работу строителям. Им вовсе не нужно, чтобы ты подходил к ним по двадцать раз в день и говорил, что делать.
Я вспомнил, где она нашла меня днем, и порадовался, что в темноте не было видно, как я покраснел.
— Нет, — продолжила она, — тут нужно искать более глубокую причину. Думаю, я знаю, в чем дело.
Хотелось бы мне избавить тебя от того, что она сказала дальше; это неизбежно тебя заденет и заставит думать обо мне хуже. Но это правда, и ты должна это знать, иначе ты перестанешь знать меня.
— Дорогой Уолтер, — сказала Мэриан еще более тихим и ласковым голосом, — ты жертва своей собственной чувствительной натуры. Никто, зная все обстоятельства, не мог бы обвинить тебя в том, что ты получил 'незаслуженное богатство, женившись на Лоре и разделив состояние, которое она в конце концов унаследовала. Но если я права, именно этим ты себя и мучаешь. Ты знаешь, что твое поведение всегда было безупречным и что ты принес ей больше счастья, чем она когда-либо видела в жизни. И все же, и все же, и все же… Тебя терзают смутные подозрения, что ты стал иждивенцем, и для тебя это невыносимо.
Я открыл рот, собираясь возразить, но мне не хватило сил это отрицать. Она молниеносно осветила темный угол моего сознания и нашла язву, для которой до сих пор я не находил имени.
— Хуже того, — продолжила она, — ты ощущаешь пустоту в самом центре жизни. У тебя есть все, что, по мнению света, делает человека счастливым: ласковая и любящая жена, двое прекрасных детей, большое состояние и уважение собратьев-художников. Но кое-чего не хватает: дела, способного разбудить твою душу и вывести тебя за пределы забот о семье и доме.
