— Что с тобой? — серьезно спросила Вероника.
— Не знаю… Голова болит немного.
— Перестань. Кого ты хочешь обмануть?
— Никого, — сказал Рафи. — Честно говоря, я сам не знаю, что со мной.
— Нервничаешь?
—Да нет.
Он вытянул вперед правую руку.
— Видишь, пальцы не дрожат.
Это было одним из элементов их полушутливого ритуала. Он появился год назад, сразу после того, как Рафи убил быка, поднявшего на рога Луиса и еще одного деревенского парня. Тогда Рафи перестал быть клоуном, а стал самым настоящим матадором. Перед первым боем Рафи в новом качестве Вероника зашла к нему в фургон и увидела, что тот никак не может завязать тесемки на куртке. Пальцы дрожали и не могли справиться с узлом. Она без слов подошла к матадору и помогла ему. После чего спросила:
«Как же ты собираешься сражаться? Мулета будет так трястись у тебя в руках, что бык просто сойдет с ума, не зная, куда ему бросаться».
Несмотря на волнение, Рафи отшутился: «Так я его и одолею. Просто сведу с ума».
«Как бы он тебя не свел в могилу, — сказала Вероника. — Перестань дергаться. Ты теперь матадор, а не шут. Шут бояться может. Тореро — нет. Ему просто нечего бояться. Даже если он умрет, он умрет, как матадор».
После этих слов руки Рафи дрожать перестали. Словно по волшебству.
Того быка он убил. Может быть, не так чисто и красиво, как мог бы, но все-таки убил. И после этого перед каждым боем Вероника проверяла, не дрожат ли у Рафи руки. Поначалу всерьез, потом лишь для того, чтобы не нарушать обычая. Они оба хорошо помнили, к чему привел такой пустяк, как нарушение устоявшегося ритуала. Память о гибели Луиса была свежа у обоих.
— Вижу, — сказала Вероника. — Но я так же хорошо вижу, что ты не в себе. Рассказывай, что случилось?
— Ничего не случилось. Честно. Сам не знаю… Мне очень не нравится этот город. Наверное, дело в этом. Просто не нравится город. Не нравится, что он сделал с людьми, живущими в нем. И, что хуже всего, мне чертовски не хочется выступать перед этими людьми… Понимаешь, мне кажется, что выступать я буду не перед людьми, а перед самим городом. Никак не могу от этой мысли отделаться. Кажется, что не услышу там ни криков, ни аплодисментов… ничего. Только звуки города. Что-то вроде завывания ветра в пустынных переулках да хлопанья ставен.
— Это вовсе не то, о чем ты должен сейчас думать.
— Знаю, — резко сказал Рафи. — Твой отец мне еще вчера говорил, о чем я должен думать. Но это не мысли. Это чувство. Или предчувствие — называй, как хочешь. Мысли я отогнать могу, но чувство…
— Все будет хорошо, Рафи, — Вероника осторожно взяла ладонь юноши. — Все будет хорошо. Я понимаю, о чем ты говоришь. У меня у самой такое чувство… Оно возникает каждый раз, когда я приезжаю сюда. Да, да, отец не говорил тебе? Мы уже выступали здесь. И знаешь, если бы у меня был выбор, я бы никогда не появлялась в столице. Есть здесь что-то нехорошее. Правда, порой кажется, что тут хозяин сам город, а не люди… В городках поменьше такого нет, верно?.
Рафи молча кивнул.
— Но это не должно сбивать тебя с толку. Поверь мне, когда ты выйдешь на арену, все пойдет так, как ты хочешь. Сначала, может, будет тяжеловато, но потом все будет в порядке. Так что не забивай себе голову этой ерундой. Ты справишься с городом, Рафи. Главное для тебя — бык. Одолеешь его — одолеешь и город.
— Я все это понимаю… Твой отец говорил то же самое. Но понимать — это одно. А вот чувствовать — совсем другое… А может, я просто устал?
— От чего?
—От быков, от себя… От всего.
— Нет, — уверенно сказала Вероника. — Ты не устал. Это город давит на тебя. Когда мы уедем отсюда, тебе станет легче.
— Не знаю, — покачал головой Рафи. — Тебе рано уставать, матадор. Я не хочу этого даже слышать. Сейчас у тебя есть отличный шанс покорить город городов. И если не раскиснешь, ты сделаешь это. А сдашься — потом будешь презирать сам себя. Когда тебе становится совсем плохо и хочется повернуть назад, подумай о том, что ты будешь думать о себе спустя несколько лет, если сделаешь это. Удивишься, сколько всего становится тебе по силам.
— Это тоже слова твоего отца?
— Нет. На этот раз мои… Всегда надо смотреть в будущее, даже если будущего нет. Точнее, на самого себя в этом будущем. И если тебе не нравится человек, которого ты видишь, значит, нужно убивать его прямо сейчас.
— Убивать?
— Конечно. Если не хочешь, чтобы через десять лет по миру ходило ничтожество, надо убивать его, едва оно поднимает в тебе голову. Каждый твой поступок сегодня делает тебя завтрашнего.
— А если сегодня стоит выбор: жить или умереть?
— Что ж, — сказала Вероника, — подумай о том, что ты скажешь себе через несколько лет, если сегодня предпочтешь выжить, при том, что остаться в живых — значит покрыть себя позором.
— Мне кажется, сейчас мы говорим не о том.
— Пожалуй.
— Со мной все в порядке, — сказал Рафи, но тут же поправился: — Будет в порядке.
— Я тоже так думаю. Не давай сбить себя с толку, и все. Думай о быке.
— Ты говоришь, как твой отец.
— Знаю. Но от этого смысл слов не меняется, верно?
—Да.
— Удачи тебе, матадор, — сказала Вероника. — Покажи мне еще раз свои руки.
Рафи вытянул руку вперед. Пальцы чуть подрагивали. Сам он этого не замечал. Это заметила Вероника. И тайком, будто он мог увидеть, перекрестила юношу.
ГЛАВА 3
Когда они подъезжали к главной арене города, Рафи показалось, что до него доносится шум моря. Словно волны, гонимые северным ветром, рокотали, разбиваясь о каменные утесы. Но это были не волны. Это был приглушенный расстоянием ропот многотысячной толпы. Никогда прежде Рафи не слышал ничего подобного.
«И не видел», — подумал он. Правда, на этот раз никакой горечи он не чувствовал. Даже наоборот, он, может быть впервые за все эти годы, был почти доволен, что не может увидеть то, что было источником шума. Слишком уж эти звуки напоминали тяжелое дыхание огромного чудовища. Казалось, прозрей он сейчас — и увидит перед собой живую, покрытую осклизлой чешуей громадину с тысячей глаз на уродливой голове и широко разинутой исполинской пастью, источающей смрадное дыхание и эти звуки, от которых кружилась голова.
В десятый раз за этот день Рафи пожалел, что поддался на увещевания хозяина и приехал в этот город. На черта ему, слепцу, слава и те деньги, которые она может принести? Что он будет с ними делать? У слепого не так много возможностей пороскошествовать в этой жизни. Мягкая постель и вкусная еда — вот, пожалуй, и все, что он может взять в качестве плодов славы. Шикарные особняки, красивые женщины, дорогое убранство комнат… Зачем ему это все, если он не может видеть? С тем же успехом он может провести ночь с самой некрасивой из женщин и получить свою порцию удовольствия. Ведь он не будет видеть ее уродства. Наоборот, для него она будет писаной красавицей. Да еще именно такой, которая абсолютно соответствует его вкусам. То же самое с домом… Любая лачуга может стать для него роскошным дворцом, лишь бы не текла крыша и не слишком дуло в щели…
И Рафи вдруг понял, что вся красота, которая ему доступна и которую никто не сможет у него отнять, — внутри. Женщина может уйти, дворец — сгореть, дорогая одежда запачкаться или порваться… но зато ничто не может случиться с его представлениями о том, что его окружает. Пусть это всего лишь иллюзия, его фантазии, но благодаря слепоте они становятся неуязвимыми. Уж в чем в чем, а в них он разочароваться не сможет. Настоящая, видимая красота бесконечно хрупка. Потерять ее проще, чем потерять прожитый день. Та же красота, что внутри, — может умереть только с ним.
Нельзя сказать, что эти мысли хоть в какой-то степени примирили его со своим увечьем, но юноша впервые почувствовал, что такое примирение возможно. Это одновременно напугало и пробудило слабую надежду— В конечном счете, человек, даже желая получить что-то конкретное, на самом деле просто хочет быть счастливым. И если счастье придет с неожиданной стороны — это тоже совсем неплохо.
Когда Рафи откинул плотный полог и вылез из повозки, рев толпы чуть не оглушил его. А ведь он еще даже не на арене. Что же будет твориться там? Он подумал, что запросто может не услышать быка за этим гулом. О том, что из этого может выйти, Рафи думать себе запретил.
Но по его бледному, как бумага, лицу хозяин понял, чего опасается матадор. Сам шут тоже только сейчас понял, чем может закончиться эта коррида. И это ему не понравилось. Все равно, что заткнуть Рафи уши. Лишить слепца того, что заменяет ему глаза… Верная смерть. С запоздалым раскаянием хозяин бродячего цирка понял, что, погнавшись за большими деньгами, может потерять все, что имеет сейчас. За последнее время слепой матадор принес ему столько денег, сколько он не видел уже много лет. И вот теперь из-за его собственной жадности благополучие находится под угрозой. Он занес нож над курицей, несущей ему золотые яйца. Конечно, ему было жаль и самого Рафи. Но дело есть дело, без риска ничего не получишь. Однако на этот раз риск был слишком велик…
