Она молчит.
Ты будешь считаться уже не заблудшей, а нераскаявшейся. Дознания без ущерба для плоти больше не будет. Особо упорствующих ждет огонь и железо.
Она молчит.
Пытки щекоткой и водой — пытками как таковыми не считаются, ибо они, при правильной дозировке, не вредны для плоти. Следовательно, все, что ты скажешь в первые два дня считаются добровольным признанием, почти, что исповедью под давлением…А то, что из тебя Янек вырвет завтра — уже нет.
Мы оба замолкаем, — я пишу, а девочка начинает о чем-то думать. Пытаюсь на полях гроссбуха нарисовать ее — и нервы что бы унять, и со стороны имею вид углубленного в себя святошу. С бюстом у меня вроде как вроде все в порядке, а вот попка не получается, хоть ты тресни.
Проходит еще несколько минут, прежде чем я, подняв голову и глядя ей в глаза, не перехожу к главному:
- Своим молчанием ты не можешь помочь ни Юлиушу, ни Марку. И не можешь по двум причинам.
Во-первых, они сбежали и сейчас не в нашей власти, а когда мы их поймаем — у нас будет достаточно основания засунуть их в костровую плетенку и без твоих показаний. А во-вторых — ты ничего не можешь сказать нам нового. Нам нужно не твои слова, а твое раскаяние. — Нам и так все известно.
В ее глазах сквозит недоверие. Пора! Начинаю ее ломать…
- У вас было две винтовки и пять десятков патронов. — Так?
И твой старший брат натаскивал младшего около месяца. — Правильно? Юлиуш немного колебался, и хотел что то сообщить в Орден, но Марк его тогда отговорил. А первый раз вы попробовали стрелять во время грозы 5-го мая.
А прятали оружие первое время вы у твоей бабки, — безносой Ляды? Все это нам давно известно. Это тебя пытают щадящее, а вот старуху сразу огнем. Она нам все в первый же день рассказала. Ну а что не договорила, так сегодня доскажет.
Я же тебе, дууууууре, два дня уж намекаю, что хочу спасти твою душу. Мне не нужны ответы на вопросы, я их и так уже все знаю. Я хочу Тебя спасти! Но как я могу это сделать, если ты изо всех сил стремишься попасть от брата Домициана к брату Янеку. Я — Ищущий Истина, а брат Янек — палач. Льющаяся вода и смех — это я, ну а Янек — огонь и кровь. Тебе нравится горящий огонь и льющаяся кровь?
Она молчит, но ее глаза… Она почти готова. Остается лишь немного подтолкнуть.
— Рано или поздно Юлиуша и Марка поймают. Родителей у Вас уже нет, других близких родственников тоже.
Чистая душой дева, чистая перед Орденом и Всеблагим может с твердой надеждой молить о снисхождении и для одного из своих братьев, и быстрой и легкой смерти для второго, для того, кто стрелял по монахам. — Делаю паузу, глядя в ее расширявшиеся глаза. — Видишь, я тебе не обманываю. Стрелявшего казнят в любом случае, но вот молить пощаде для второго — это может быть в твоей власти. Как и о милости для первого. Но для упорствующей в своем грехе — это невозможно.
Чего ты хочешь? Спасти от смерти одного из братьев и избавить от мук второго, или оказаться вместе с ними в плетеной корзине на костре?
Говорю еще минуту. Потом она начинает рыдать.
Спрашиваю, — готова ли она помочь братьям. Кивает.
Зову братьев — протоколиста и двух свидетельствующих истину…
Ангелочек начинает очень быстро и бодро говорить, практически поет. И отвечает честно на почти все вопросы.
Эта игра в одни ворота — мы то с Савусом понимаем, где Ангела немного лукавит, — враньем это назвать нельзя. Ведь нельзя же назвать лжецом того, кто в беге наперегонки из двух участников победителя назвал предпоследним, а проигравшего — вторым.
А значит нельзя исключить, что и на нужные нам вопросы она могла или соврать, или сказать не всю правду, не ту правду, или вообще, не сказать того, о чем ее не спрашивали. А это чертовски важно. Важно настолько, что мне выделяют сразу пятерых помощников, не считая Савуса и Саввы. За последние лет десять такое было лишь пару раз.
Все. Конец. Восковая доска исписана, а далее стандартная процедура.
Поскольку Ангела грамотная, то свободной правой рукой она ставит внизу свое имя, а потом прикладывается к воску языком. — Стандартный ритуал, означающий, что писали с ее слов, и если она соврала, то пусть у нее почернеет и отсохнет язык. Затем ее провожают, — нет, уже не в камеру, а в келью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы встречаемся с ней на следующий день. Интересуюсь — готова ли она став раскаявшейся, пройти сложное таинство очищения и стать вновь чистой. — Соглашается. Предупреждаю, что процедура очищения очень сложная, она длиться трое суток, и три брата принимают на себе, пропускают и отпускают все ее мысли, все помыслы, и все, что она держала в себе.
Вновь соглашается.
Ее исповедь длилась около часа, и за это время Ангела успевает наговорить достаточно, что бы братья могли составить тетрадь вопросов.
Потом трехдневный пост — минимум еды, а за день перед очищением — только вода.
А затем… А затем в чистую, беленную побелкой светлую комнату, заводят девочку, и привязывают к столбу.
Она ничего не может видеть, кроме белой стены впереди себя, а брат Савус начинает быстро и размеренно задавать ей вопросы:
Как тебя зовутКак звали твою матьСколько тебе летСколько у тебя рукКак тебя зовутТы уже успела познать мужчинуКак звали твою матьКак зовут твоего старшего брата
Голоса братьев Савуса, Лешека, Марика и еще трех, которые сменяются за это время — размерены и спокойны, они расслабляют и вводят в транс. А их инструмент — это кнут и пряник.
Кнут самый настояний, и он больно стегает девочку первые 2–3 часа, пока она не принимает окончательно правила игры — отвечать быстро и правдиво. И пряник действительно есть. Вино слишком дорогой товар, но вот монастырское пиво на основе багульника, вереска, тысячелистник и паслена вполне себе вставляет….и неплохо снимает барьеры, особенно на голодный желудок.
Она еще долго будет смотреть в стену, а братья Ордена в течении суток будут задавать ей вопросы. — Отвечать же она будет быстро, не раздумывая. За длинный и кроткий ответ ее будут бить, а когда утомиться — будут давать немного пива. Это даже не допрос, а долгая и утомительная процедура. Это тысячи вопросов, на которые надо будет отвечать Ангеле, и которые будут записываться, вытираться и снова записываться.
„Утопить” 40 наших вопрос в сотнях других — не составляет особого труда.
И когда ответы на некоторые из них окажутся правдой, то боюсь что о спокойном сне брату Домицию — старшему дознавателю Ордена придется забыть о сне. И надолго.
«И пришла Смрадная неделя, когда грешные вещи престали слушаться людей. И это было то первая кара Господа.
Затем грешников постигла вторая кара, когда, по прошествии сорока дней наступил великий голод, ибо все старые запасы были съедены, или испорчены смрадом. Но никто, ни писец, ни блудница, ни торговец не могли добыть себе запасов. Ибо были те, или далеко, или испорчены, или захвачены алчными, что брали больше, чем сами смогли съесть, а что не смогли ни съесть, ни уберечь впрок — портили. Те же немногие, кто смог вырастить хлеб или иную еду, или откормить кроля или коня были ограблены и убиты. Потому что людей было много, а безумие их от голода и страха было еще.
И в безумии своем люди не могли ничего создавать, ибо безумие лишает людей дара творца. И была то третья кара Господня.
Когда же доступной еды стало мало, а людей, было, еще много посмотрели многие вокруг себя, и сказали — лучше пусть один умрет ради многих, чем многие и один умрут вместе. И пусть его плоть и кровь вновь насытят нас, а за смерть ему может Бог воздаст. И, тогда, по жребию (это богоугодный способ, так можно и нужно — комментарий переписчика) или беззаконною силою дети убивали своих родителей, а дядья племянников, или вместе начинали охотиться на людей чужих и пришлых, или неугодных, дабы те, своею плотью и кровью продлили их грешные жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Иные же, объединяясь в группы, говорили — зачем выращивать зерно или откармливать коня в ожидании грабежа, когда лучше самому ограбить ближнего. И шли они отбирать силой то немногое, что было выращено другими.
