В юношеских наслаждениях таился оттенок новизны, но по мере того, как тянулись годы, ощущения притуплялись, и росла нужда в более сильных, бьющих по нервам ощущениях. И вот они пришли, еще более острые, едкие, явились из тьмы, что простиралась на задворках его разума.
Язык буквально купался в новых привкусах: горькое, сладкое, кислое, соленое; пахло пряностями, дерьмом, волосами матери; он видел города и небо; видел скорость, морские глубины; преломлял хлеб с давно умершими людьми, и щеки его обжигал жар их слюны.
И конечно, там были женщины.
Постоянно из хаоса и мешанины всплывали воспоминания о женщинах, оглушая его своими запахами, прикосновениями, привкусами.
Близость этого гарема возбуждала, несмотря на обстоятельства. Он расстегнул брюки и начал гладить, ласкать свой член, стремясь поскорее пролить семя и избавиться от этих созданий, об удовольствии он уже не думал.
Бешено работая над плотью, он смутно осознавал, какое, должно быть, жалкое зрелище являет собой: ослепший человек в пустой комнате, распаленный плодами своего воображения. Однако даже мучительный безрадостный оргазм не смог замедлить бесконечно прокручивающуюся перед ним череду воспоминаний. Колени у него подогнулись, и он рухнул на голые доски пола, куда только что расплескал свою страсть. Падение принесло боль, но реакция на нее была тут же смыта новой волной воспоминаний.
Он перекатился на спину и вскрикнул. Он кричал, умолял прекратить все это, но ощущения только обострялись, словно подстегиваемые каждой новой мольбой, с каждым разом вознося его на новую ступеньку.
Вскоре единственным слышным звуком стали эти мольбы, слова и смысл которых стирались страхом. Казалось, этому никогда не будет конца, а если и будет, то результат один — безумие. Надежды не было, он перешагнул порог, за которым оставлялись все надежды.
И как только Фрэнк, почти неосознанно, сформулировал эту последнюю отчаянную мысль, его мучения вдруг прекратились.
Совершенно внезапно и разом, все. Прекратились. Ушли. Цвет, звук, прикосновение, вкус, запах. Неожиданно его выкинуло из этого хаоса. И сначала он даже усомнился в собственном существовании. Два удара, три, четыре…
На пятом он открыл глаза. Комната была пуста, голубиные головы и кувшин с мочой исчезли. Дверь закрыта.
Приободрившись, он сел. Руки и ноги дрожали, голова, запястья и мочевой пузырь болезненно ныли.
И вдруг… Какое-то движение в дальнем углу комнаты привлекло его внимание.
Там, где всего лишь две секунды назад была пустота, появилась фигура. Это был четвертый сенобит, тот, который тогда так и не заговорил, так и не показал своего лица. Но теперь Фрэнк видел — это не он, а она. Капюшон, прежде надвинутый на лоб, словно истаял, исчез, как и остальная одежда. Кожа женщины, оказавшейся перед ним, была серого цвета и слегка светилась. Губы кроваво-красные, ноги раздвинуты так, что отчетливо были видны все насечки и надрезы на причинном месте. Женщина сидела на куче гниющих человеческих голов и призывно улыбалась.
Это сочетание чувственности и тлена совершенно сразило его. Разве могло быть хоть малейшее сомнение в том, что именно она расправилась с этими несчастными? Разлагающееся мясо застряло у нее под ногтями, а языки — штук двадцать, если не больше — были разложены аккуратными рядами на ее смазанных ароматическими маслами ляжках, словно в ожидании входа… Не сомневался он и в том, что мозги, сочившиеся сейчас из человеческих ушей и ноздрей, были ввергнуты в пучину безумия, прежде чем смертельный удар или поцелуй остановил сердца их обладателей.
Керчер солгал ему. Или солгал, или сам был чудовищно обманут. Наслаждениями тут и не пахло — во всяком случае, наслаждениями в человеческом понимании этого слова.
Он совершил ошибку, открыв шкатулку Лемаршана. Ужасную ошибку.
— О, я вижу, с мечтами покончено, — произнесла сенобит, разглядывая его распростертое на голом полу тело. — Прекрасно.
Она встала. Языки соскользнули с ее ляжек, посыпались дождем, точно слизни.
— Ну что ж, тогда начнем, — сказала она.
Глава вторая
1
— Честно говоря, я ожидала несколько иного, — проговорила Джулия, стоя в прихожей.
За окном смеркалось, холодный августовский день подходил к концу. Не самое подходящее время осматривать дом, который так долго пустовал.
— Да, работы тут хватает, — согласился Рори. — Да и неудивительно. Здесь ничего не трогали со дня смерти бабушки. Года, наверное, три. Да и потом, вряд ли последние годы жизни она особо следила за порядком.
— А дом твой?
— Мой и Фрэнка. Он был завещан нам обоим. Но куда подевался мой старший братец, известно одному Господу. Когда мы его видели в последний раз?
Джулия пожала плечами, притворившись, что не помнит, хотя на самом деле помнила это очень хорошо. Она видела его ровно за неделю до свадьбы.
— Кое-кто говорил, будто бы прошлым летом Фрэнк провел тут несколько дней. Наверное, прятался от кого-то. А потом опять куда-то исчез. Собственность его не интересует.
— Ну а что, если мы въедем, а он вернется? Он ведь имеет такие же права на дом.
— Откуплюсь. Возьму ссуду в банке и откуплюсь. Ему всегда не хватало денег.
Джулия кивнула, но, похоже, сомнения так и не оставили ее.
— Не беспокойся, — сказал Рори, подходя к ней и обнимая. — Дом наш, малышка. Маленько подкрасим, подновим, и здесь будет, как в раю.
Он испытующе вгляделся в ее лицо. Порой — особенно в минуты, когда ее, как сейчас, терзали сомнения, — красота этого лица становилась почти пугающей.
— Верь мне, — сказал он.
— Я верю.
— Тогда все в порядке. Переезжаем в воскресенье, ладно?
2
Воскресенье.
В этой части города оно до сих пор считалось «днем Господним». Даже если владельцы этих аккуратно-нарядных домиков и чисто вымытых детишек больше и не верили в Бога, воскресенья они чтили свято. Несколько занавесок на окнах отдернулись, когда к дому подкатил фургон Льютона и оттуда начали выгружать вещи; наиболее любопытные соседи даже прошлись пару раз мимо под предлогом выгуливания собак, однако никто не заговорил с новыми жильцами и тем более не предложил помочь выгружать вещи. Воскресенье не тот день, чтоб потеть в трудах праведных.
Джулия приглядывала за порядком в доме, а Рори руководил разгрузкой фургона, в которой ему помогали Льютон и Сумасшедший Боб. Пришлось сделать четыре ходки, чтобы перевезти все с Александра-роуд, и все равно к концу дня там еще оставалось полным-полно разных мелочей, которые было решено забрать позже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
