– Да гори он ясным огнем этот ваш урожай!.. За пять лет, что здесь живем всего год и был урожайным, а остальные такие же как ноне. Ты что обещал, когда нас сюды вез? Хлеба во, всего во… А что сейчас? Ни снабжения нормального, ничего, в магазинах стало хуже, чем в нашем колхозном сельпо. Летом жара несусветная, зимой стужа с буранами – хоть из дому не выходи. Квартеру обещал?… Какая это квартера, сборнощитовая? Не сборнощитовая, а сборнощелевая. Это еще хорошо, что у нас трое парней и маленьких нет. А если бы девка, хоть одна была? Как бы мы в этих двух комнатах жили? А если бы мальки были? Вон у кого есть, так оне в этих сборно-щелевых зимой из простуд не вылазят!..
– Зин… ну это же… как там на собраниях говорят, временные трудности. Зато водопровод, электричество, – не прекращая есть, попытался вклиниться в обличительную речь жены, Илья.
– Да пропади он пропадом твой водопровод. Разве в нем вода, ее и пить противно и стирать почтишто нельзя. Господи, как вспомню нашу колодезную воду, кака ж она вкусная, а стирать, мыла не надо, сама мылится. А про электричество, у нас в Горбылихе в прошлый год тоже электричество провели, я ж тебе говорила, и некоторые тоже телевизоры купили. Ты ж с нами туда не ездишь, все тут с бригадой своей сидишь, не знаешь, что там тоже…
– Слушай Зин… не надо сейчас. Знаешь же какая у меня запарка. Меня в партию приняли, я ж теперь особенно стараться, из кожи лезть должен, доверие оправдать. Не оправдаю, бригаду в передовые не выведу – все, все мои старания коту под хвост! А ты вместо того чтобы мне помочь, наоборот, на мозги капаешь… Спасибо, накормила, сыт по горло! – Илья встал из-за стола и, сняв с вешалки кепку, вышел из дома, напоследок хлопнув дверью…
Зинаиде сразу не понравилось на Целине, но она сначала надеялась, что это просто первое впечатление, со временем привыкнет, обустроится, обживется. Но прошел год, второй, третий… она никак не могла прижиться. Когда ездила на родину, проведывала мать… назад себя ехать буквально заставляла. Сыновья?… Те, в общем-то, относительно легко вписались в местное ребячье сообщество. Однако даже в их детско-подростковом сознании не могло не возникнуть определенных выводов, когда гостя в летние каникулы у бабушки они обнаруживали, что их родная тверская земля не то что не уступает разрекламированной на весь свет Целине, а по многим показателям ее превосходит. Конечно, в их головах еще не рождался вопрос: зачем в эти безводные степи, больше годные для скотоводства чем для земледелия, вбухивают огромные средства, гонят туда миллионы людей, срывая с насиженных мест, в то время как их родные пахотные места постепенно зарастают лесом и кустарником, ибо их уже некому обрабатывать. Партия и правительство будто бы решило совсем добить в первую очередь среднерусскую деревню, едва оправившуюся от раскулачки тридцатых годов. Не меньшее разочарование ждало на Целине переселенцев с Украины и Кубани, самых плодородных и в климатическом плане благоприятных мест в стране.
Илья же совсем не тосковал по родине, ибо всем в жизни для него стала карьера – подняться, выпрыгнуть как можно выше. Ради этого он дневал и ночевал в поле, на покосах, бил морды нерадивым членам бригады, благо здоровье позволяло. Он всегда брал повышенные обязательства, и хоть редко их выполнял, этим очень импонировал совхозному руководству. В шестьдесят третьем году его приняли кандидатом в члены КПСС, а в шестьдесят четвертом он получил партбилет. Илье казалось, что еще чуть-чуть, немного и он, наконец уйдет со своей «горячей» бригадирской должности, его выдвинут выше, в совхозное правление, но… Но, что-то там не слаживалось, а тут еще жена дома. Все это, конечно же, очень сильно нервировало.
Зинаида особенно «активизировалась» тогда когда возвращалась из отпусков, из Горбылихи. Если отпуска случались летом, то она ездила с детьми, если во время учебного года, то одна. Вот и сейчас, съездив в июне-июле к матери с сыновьями, по возвращении она сразу же принялась методично «доставать» мужа:
– У нас-то там перед нашим отъездом как раз грибы начались. После дождя пошли с ребятами, одних белых боровиков больше двух десятков насобирали, да обабков с полсотни. А до того с мамой за черникой ходили, она ведро, да я ведро. Варенья наварили, что с собой не привезли, мама в посылках пришлет. Ребята вона литровую банку варенья в два дня съедают…
Илью эти разговоры не прошибали. Ему богатства родных лесов были до лампочки, он мучился думами, почему его «не двигают». Тем не менее, Зинаида не прекращала методичного «давления»:
– Мамину корову доила. Господи, как же ее легко доить. Там все коровы спокойные. Ее доишь, а она ни головой не мотнет, ни хвостом, не взбрыкнет, не ворохнется. А тут? Все дерганые, бошками мотают, только успевай от хвоста уворачиваться. А почему? Потому что там у нас пастухи пешими их пасут и почем зря кнутами их не стегают. А здесь… казахи эти верхом на лошадях их пасут, как баранов, кнутом чуть что колотят, вот коровы и бегают по степи как оглашенные. Какое с такой пасьбы может быть у нее молоко? Да и трава тута… рази ж то трава, с нашей не сравнить…
Илья и тут не реагировал и вообще старался разговоры о ферме и надоях обходить стороной, ибо так и не смог выполнить своего обещания пристроить жену на легкую работу. Зинаида все эти пять лет, так же как и в Горбылихе работала на ферме дояркой. Впрочем, это как раз ее совсем не тяготило, работа ей была привычна и она за нее мужу не пеняла. Она просто с каждым днем все более ненавидела эту «дорогу длинную», что привела ее сюда, эту «землю целинную», эти «яснозвездные ночи». Она хотела жить под облачным тверским небом, среди лесов, хотела дождей, грибов, ягод, того к чему привыкла с детства. Илья стойко выдерживал нытье жены. Даже в середине августа, когда началась уборка скудного урожая 1965 года, и она стала причитать, что сейчас в Горбылихе малина уже почти отошла и начали собирать бруснику, а за ней и клюква поспеет… И это молча выдерживал Илья. Тогда Зинаида изменила тактику, заговорила совсем о другом:
– Вчера с Оксанкой Мельниченкой говорила. Они со своим хотят на будущий год к себе на Украину воротиться.
– Ну и пускай ворочаются, не большая потеря, – равнодушно отреагировал Илья.
– А знаешь, что еще она сказала?… Говорит, рано или поздно все кто приехал отсюда уедут. Сами не уедут так их дети, могилы родителей здесь побросав. Потому что земля эта не наша, – произнося последние слова, Зинаида понизила голос, явно не желая, чтобы ее услышали делавшие в другой комнате уроки сыновья.
– Как это не наша, а чья же?… Советская это земля, чья же еще, – на этот раз не смог не выразить удивление Илья.
– Мельниченчиха с пастухами разговаривала. К одному из них, Нурболу Курмансеитову какой-то родственник, дед уже старый совсем приехал. Так вот он Нурболу и сказал, вся земля эта, вся степь от Волги до Иртыша казахам всегда принадлежала, дескать, здесь еще наши деды-прадеды скот пасли, так и быть всегда должно. Говорил, что все эти поля, поселки, пройдет время и ничего этого не будет. Казахские аулы снова будут здесь и их скот пастись. Еще говорил, что до семнадцатого года по всей степи казаки хозяйничали, что в станицах на Иртыше и реке Урале жили. Их там царь посадил, чтобы казахов в страхе держать. Они казахов унижали, грабили, степь у них кусок за куском отрезали. За то аллах их наказал, сгинули казаки без следа. А сейчас советская власть новых хозяев сажает, целинников, чтобы они уже всю степь у казахов отобрали и распахали. Целинники, говорит, тоже сгинут, как те казаки, а мы казахи останемся…
На это Илья спокойно отреагировать никак не мог, вскочил, закричал:
– Врет калбит косоглазый, крепка советская власть, это тебе не царская, она вон даже фашиста сломала, в космос полетела, атомную бомбу выдумала! Не с калбитскими куриными мозгами с ней тягаться. Где этот дед сучий, завтра же позвоню, особиста на него натравлю, он у меня в Магадан загремит!..
Зинаида и сама уже была не рада, что затронула эту тему. Немало усилий она приложила, чтобы успокоить мужа и уговорить его не «закладывать» деда совхозного пастуха. Вообще, о бригадире Черноусове в поселке шла дурная молва – уж слишком он в отношениях с подчиненными любил в качестве основного аргумента использовать кулаки. Не хватало, чтобы к нему же еще и прилепилось клеймо стукача.
На многое супруги Черноусовы смотрели совсем по-разному, в том числе и на воспитание сыновей. Окончив восемь классов, в том 1965 году старший сын Василий поехал поступать в Целиноград, в техникум, Леонид перешел в шестой класс, а младший Виктор в четвертый. Именно младший вызывал наибольшее недовольство со стороны отца. Нет, учился он хорошо, гораздо лучше старших братьев, на четыре и пять, дело было в другом. Витя с первого класса сдружился со своим одноклассником Яковом Шолем, сыном кузнеца из МТС немца Андрея Шоля. Яшка Шоль и Витька Черноусов и сидели за одной партой, и вне школы были не разлей вода. Если первые два года Илья эту дружбу еще как-то терпел, то впоследствии, видя своего сына все время рядом с этим «последышом недобитого фашиста», он буквально взрывался. Не раз, угрожая побоями, он требовал от сына разорвать эту компрометирующую его как бригадира и коммуниста дружбу:
