Илья Черноусов в родной деревне больше не появлялся, писем не писал, и если бы не переписка Виктора и Якова о нем вообще ничего бы не было известно. Сам Яков еще после восьмилетки поступил в сельхозтехникум в Целинограде. Сразу после техникума пытался поступить уже в институт. Но к тому времени в ВУЗах Казахстана образовалось определенное засилье казахов и немцам поступать стало очень трудно. Потому вместо института он оказался в Армии…
Все это Виктор знал из писем Якова. Они уже несколько лет не встречались, взрослели врозь, но продолжали с удовольствием переписываться, радуясь успехам друг друга, и переживая за неудачи. Про эту переписку знала мать, но ни разу не поинтересовалась, что там на Целине, есть ли новости от отца? Потому Виктор ей ничего не говорил, хоть и знал, что отец по-прежнему бригадирит и у них с его новой женой в 1972 году родилась дочь…
После окончания института и Виктор не избежал армейской службы. В их институте не было военной кафедры и ему, как и братьям, пришлось «тащить» службу сначала рядовым, потом сержантом, правда не два года, а полтора. На время его службы (77-78годы) пришлась смерть бабушки, после чего Зинаида осталась в доме совсем одна, ибо и Леонид к тому времени уже перебрался в Бежецк, устроился на предприятие, где работал уже мастером его старший брат. В свою очередь и он там женился и тоже родил ребенка, дочку. Теперь старшие сыновья у матери появлялись только в период отпусков, привозя свои семьи.
Пришедший из Армии Виктор застал в материнском доме очередной упадок. Старая дедовская изба требовала капитального ремонта, да и мать стала явно сдавать, хоть еще даже не дожила до пенсионного возраста. Ему ничего не оставалось как «засучить рукава». Но вскоре Виктор осознал, латать старую избу не имеет смысла, и он решил «идти другим путем». Ему как специалисту с высшим образованием предложили работу в правлении колхоза и временную жилплощадь в центральной усадьбе, в большом селе… Немало усилий потребовалось приложить Виктору, чтобы уговорить мать покинуть родное жилище и жить с ним. Самым весомым аргументом стало то, что кладбище, где хоронили всех окрестных покойников, находилось именно там, в селе. Так что Зинаида получала возможность хоть каждый день навещать могилы матери и отца.
Переписка с Яковом вдруг прервалась, когда Виктор служил в Армии. Потому, что и как происходило в поселке Солнечном на рубеже семидесятых и восьмидесятых годов, он уже не знал. Тем неожиданнее стало то, что на их старый адрес в Горбылиху уже в Перестройку пришло письмо с заграничными штемпелями… из Германии, от Якова. Из письма Виктору, к тому времени уже главному агроному колхоза, женившемуся на школьной учительнице и являвшемуся отцом двухгодовалого сына… Так вот, из письма друга детства стало ясно, что семья Шолей, вернее сам Яков, его мать и жена тоже с двухгодовалым сыном перебрались на ПМЖ в ФРГ. Отец Якова не дожил до переезда, скоропостижно скончавшись от инсульта. Немного написал Яков и об отце Виктора. Тот в восьмидесятом году ушел с бригадиров, устроился кладовщиком и на момент когда Шоли уезжали тоже имел проблемы со здоровьем. Переписка возобновилась, Яков хотел встретиться, но повидать друг друга получилось лишь в постсоветское время…
4
Лето 1995 года. В большом селе на перепутье из рейсового автобуса Тверь – Бежецк в череде прочих пассажиров вышел человек лет сорока, если так можно выразиться с нерусской, заграничной «оболочкой», и в то же врем с вполне русской, можно даже сказать советской «начинкой». «Оболочка» – это одежда, шляпа, обувь, чемодан. Все это в глазах российских провинциалов смотрелось по-заграничному качественным, элегантным, удобным, в сравнении в основном с однотипными одеждами местных жителей, особенно соответствующего возраста, среди которых еще нередко встречались мужички в кепках с пуговками. Вообще по «оболочке» вывод напрашивался однозначный – это несомненно западный «перец». Только вот непонятно, как его занесло в этот автобус-пылесос, да и вообще подобные господа обычно сидят в своих, если не в шикарных, то вполне добротных иномарках. Да и не ездят они по столь глухим деревням и селам. Что же касается «начинки», она была явно в противофазе «оболочке», как-то неестественно выглядывая из-за нее: прожженное степными целинным солнцем большие тяжелые кисти рук перевитые крупными венами, обветренное жгучими летними и студеными зимними ветрами, темно коричневого оттенка лицо, шея, которые даже нескольких лет цивилизованной западной жизни не смогли «отбелить». Кривоватые ноги в щегольских штиблетах большого размера ступали по земле чуть косолапо, но так основательно, что сразу становилось ясно – этого лощенного франта с колхозным нутром так просто с ног не собьешь, стоит словно врос в землю. Так на земле мог стоять только крестьянин не в первом поколении.
Едва господин с таким несоответствием внешнего и внутреннего содержания сошел с автобуса, держа в руках большой чемодан с красочными наклейками, к нему, предварительно приглядевшись, пошел мужчина примерно того же возраста, предварительно выйдя из стоявшего на обочине шоссе УАЗика. Мужчина являл собой наглядный пример типичного сельского руководителя: кожаная кепка, куртка-ветровка, брюки, заправленные в добротные резиновые сапоги. Когда он подошел, могло вполне показаться, что если бы не разница в одежде это два совершенно одинаковых человека: оба крепкие, коренастые, одинакового цвета лица, ладони, одинаковая крестьянская поступь.
– Яшка!
– Витька!
Они обнялись, вызывая удивление местных зевак и вышедших из автобуса размять ноги пассажиров, едущих дальше. И в самом деле, ведь сначала судят «по одежке», а одежка у этих обнимающихся мужчин была настолько различна, что вроде бы ничего общего меж ними не могло быть, тем более предпосылок для столь жарких объятий.
– Ух ты, сто лет не ездил на УАЗике, – Яков с улыбкой осматривал транспорт на котором его встречал Виктор.
– Да уж, у нас тут не Европа, на «Мерседесе» далеко не уедешь, – Виктор забросил чемодан друга на заднее сиденье, не переставая вроде бы невзначай его разглядывать.
Они расстались детьми, и сейчас встретившись более чем через четверть века, казалось, должны были вновь узнавать друг друга. Однако неловкости в общении двух бывших одноклассников не возникало ни на минуту – они будто расстались только вчера. Да и как же могло быть иначе, ведь они почти все эти годы поддерживали заочную, эпистолярную связь, и знали друг о друге если и не все, то очень многое.
– Как добрался-то, небось после Германии жуть во все это вновь окунаться, – Виктор сидел за рулем и кивал головой на разбитую грунтовку, которая отходила от шоссе, и по которой им предстояло ехать до села, где теперь жил Виктор Черноусов.
– Добрался? Да в основном нормально. До Шереметьева летел без приключений, оттуда согласно твоим инструкциям доехал до Ленинградского вокзала, сел на электричку до Твери – тоже все нормально. А вот от Твери девяносто километров на автобусе, тут вспомнил я родную Целину, когда в Целиноград ездить приходилось – похожие ощущения. Отвык немножко я от таких дорог Витек, что верно, то верно. К хорошему ведь быстро привыкаешь, – со вздохом ответил Яков.
– То еще не дорога. Чуть погоди, и ты увидишь настоящие среднерусские дороги. Таких и в Казахстане не было. Ты думаешь, отчего это я тебя в сапогах резиновых встречаю? Наверное, подумал специально выпендриваюсь, дескать, вот какие тут у нас директора сельхозкооперативов, и за рулем самолично и одевается как простой работяга? А всё куда проще, если машина завязнет, толкать придется, а ты гость, да еще при таком шикарном прикиде, – Виктор кивнул на лаковые туфли Якова. – Так что придется тебе за руль садиться, а мне в грязь лезть и толкать. Ты как-то писал, что в «Солнечном» тебе приходилось УАЗик водить. Не забыл еще? На «Мерседесе»-то небось все по другому и коробка кнопочная и рулевое?
– Ну, Вить, ты уж обо мне, как о не родном. Я ж в Германии-то всего восемь лет живу, а в Союзе тридцать три прожил, где уж тут забыть. И машину толкнуть я не хуже тебя смогу, мало что ли на Целине натолкался. Разуюсь, штанины заверну… Я ж русский немец, Витя, ну и к тому же как-никак целинник, – негромко засмеялся Яков.
– Да нет Яша, тут штаны не заворачивать, а снимать придется, даже ты не представляешь какие тут у нас дороги. Я ж говорю, на Целине ты таких не видел…
Пятнадцать километров, что ехали от шоссе до села… Действительно ехали по ужасной расползшейся и разбитой грузовиками и тракторами грунтовке. В двух местах от прошедших дождей колею так развезло, что только включенный передний мост и чутье позволили Виктору вырулить без того, чтобы вылезать из машины и толкать.
– Действительно, дороги тут у вас… слышать слышал, но не ожидал, – покачал головой Яков.
– А у вас там, наверное, дороги как игрушечки сверкают. Васька наш, я же тебе писал, в ГДР служил, рассказывал.
