Глядит – тот с места ни ногой.
Трепещет – подошла гроза!
И взор свой, кровью налитой,
Вперил в Давидовы глаза.
Как увидал, – так мощи в нем
На десять убыло волов.
Присел на ложе, – а потом
Поток полился льстивых слов.
«Привет Давиду! Отдохни,
Сядь, потолкуем, – говорит, -
А там со мною бой начни,
Коль боем ты еще не сыт».
В шатре меж тем он яму рыл.
До сорока локтей обрыв,
Ковром он пасть ее покрыл,
Сначала сеткою покрыв,
Кого он побороть не мог,
Тех зазывал к себе в шатер
И льстиво – гостю невдомек -
Сажал на гибельный ковер.
Сойдя с коня, вошел Давид,
Уселся и упал в провал…
«Ха-ха-ха-ха-!., Хо-хо-хо-хо! -
Свирепый царь захохотал.
Коли сумел туда попасть,
Там и сгниешь! Довольно жил!»
И на погибельную пасть
Огромный жернов наложил.
XXII
А Оган-Горлан уснул в эту ночь,
И ночью во сне увидал старик:
Где Мсыр – в небесах там солнце горит,
А горный Сасун под тучей поник.
С постели его тут поднял испуг,
«Ты, жена, – сказал, – посвети-ка мне!
Больно юн Давид, отбился от рук, -
Ах, туча лежит на родной стране!»
«Ой, прахом посыпь ты темя себе!
Наверно, Давид где-нибудь в гостях.
Ты лежишь – храпишь, а сны у тебя
Бог знает, о чем – оттого и страх».
Вновь уснул Оган, проснулся опять:
«Ой, жена, Давид дождался беды.
Ой, Мсыра звезда всех ярче горит.
Но печален свет у нашей звезды».
А жена кричит, стоит на своем:
«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»
И Оган лицо осенил крестом,
Отвернулся, спит, тревожен душой.
И еще грозней ему снится сон,
Он видит во сне небес высоту.
Свет мсырской звезды – на весь небосклон,
Сасуна ж звезда зашла в темноту.
В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!
Что слушать тебя, ты умом скудна!
Там погиб-пропал наш мальчик Давид,
Вставай да давай мне мой меч и щит».
XXIII
Пошел в конюшню; потрепал
Коня он белого рукой:
«Эй, белый конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«К рассвету», – говорит в ответ
И – брюхом оземь конь лихой.
«Сломи хребет! Что мне рассвет?
Поспею к гробу я с тобой!»
Он треплет красного коня,
И – брюхом оземь огневой.
«Джан, красный конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«Да в час единый, – конь сказал, -
Домчу к Давиду; я – лихой!»
«Овес, что я тебе давал,
Да станет ядом и чумой!»
Тут к вороному подступал,
Не рухнул наземь вороной.
«Джан вороной, когда, – сказал, -
Меня домчишь к Давиду в бой?»
«Коль будешь крепко ты сидеть -
Коснешься стремени ногой,
Другую не успеешь вдеть, -
Домчу!» – ответил вороной.
XXIV
Он вороного оседлал,
И – в стремя левою ногой,
Пока же правую вдевал,
Уж был в Сасуне вороной.
Глядит: Давидов конь, один,
Уныло бродит по горам.
А мсырцы посреди равнин -
Что море – нет числа шатрам,
Семь бычьих шкур он надевал, -
Боялся: от избытка сил
Не разорваться б! Тучей встал
И с кручи горной возгласил:
«Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь!
Недаром носишь ратный крест!
Святую деву помяни,
Явись под солнцем этих мест!»
Пророкотал донесья клич
К Давиду под тюремный кров,
«Эй, эй, – сказал, – то дядя мой,
С горы Сасуна этот зов!
И богоматерь Марута
И древний крест мой боевой,
В мой трудный час взываю к вам…» -
И прянул витязь удалой.
По жернову ударил он,
Разбил на тысячу кусков,
Взвились обломки в небосклон, -
Так и летят ряды веков.
Из ямы вышел: грозен встал, -
И задрожал Мелик пред ним:
«Мой брат Давид, ко мне поди,
Садись за стол, поговорим».
«Теперь твой хлеб не для меня,
Лукав ты, низок и труслив.
Бери доспех, седлай коня,
И вступим в бой, пока ты жив».
«Ну, вступим в бой! – сказал Мелик, -
Но ударять сначала – мне»,
«Пускай – тебе!» – сказал Давид
И стал средь поля на коне,
Взял палицу Мысрамелик,
Помчался, во весь дух гоня,
Он залетел в Диарбекир -
И вновь назад погнал коня.
Три тысячи был лидров вес
Огромной палицы одной.
Ударил он – в пыли исчез,
Заколебался шар земной.
«Землетрясенье? Рухнул мир?» -
В смятеньи спрашивал народ,
«О нет, то жаркой крови пир,
То великанов бой идет!»
«Один удар – и пал Давид!» -
Войскам провозгласил Мелик.
Но из-под тучи крик гремит:
«Я жив!» – Давида грозный крик…
«Ай, ай, – разбегу мало нам!
Гляди, как налечу сейчас!» -
Вскричал Мелик. Могуч и прям,
Сел на коня второй он раз.
Теперь уж скачет он в Алепп,
Оттуда вновь погнал коня.
От вихря пыли мир ослеп,
Под бурей задрожал, стеня.
Разит. Услыша грозный гром,
Оглохли люди, нем язык.
«Осиротел сасунцев дом!» -
Спешит похвастаться Мелик.
«Я жив! – воскликнул вновь Давид, -
Скачи еще – черед не мой!» -
«Ай, ай, разбегу мало нам!..» -
Мелик воскликнул, сам не свой.
Мчал в третий раз он горячо,
И в Мсырский ускакал предел,
И с палицей через плечо
Вновь на Давида налетел.
Изо всех сил ударил он,
Ужасен гром был, мир поник,
Окутан прахом небосклон,
Покрылся тьмою солнца лик,
И вот три ночи и три дня
Стоял подобьем тучи прах,
Была три ночи и три дня
Давида смерть на всех устах.
Три долгих дня ушло, и вот
В стоявшем тучей прахе том
Живой Давид горой встает -
Горою в сумраке густом.
«Теперь, – он молвил, – мой черед!»
Припав к земле, дрожит Мелик, -
Смертельный пал на сердце гнет,
Душой кичливой царь поник.
Он сам в ту яму, в глубь и тьму
Под земляной забрался кров, -
Забился он под сорок шкур,
Залег под сорок жерновов.
И с места прянул, и вскричал
Сын-лев, достойный льва-отца.
Сверкнул, взыграл, забушевал
Меч-молния в руке бойца.
Но мать меликова вопит,
Вопит и пряды рвет седин:
«Топчи мне волосы, Давид!
Но мне даруй удар один!»
Вторично меч Давид вознес,
Сестра меликова – к нему:
«Давид, теперь, – вопит сквозь слез, -
Рази по сердцу моему!»
И час последний наступил.
Давид сказал: «Господь, прости!
Я два удара уступил,
Но третий должен нанести».
Тут дядя выступил Торос,
«Его разрубишь пополам,
Потом, Давид, – он говорит, -
Мы тело взвесим по частям.
Две половины мертвеца
Да будут равны, – говорит, -
Иль больше моего лица
Не увидать тебе, Давид».
Воспрял Давид и поскакал,
Мчит бурно конь – сдержать нельзя.
Забушевал и засверкал
Меч-молния, и пал разя.
Сквозь сорок буйволовых кож,
Сквозь сорок мельничных камней.
Он пополам рассек царя
И вглубь прошел на семь локтей.
«Я жив! – Мелик из тьмы вопит, -
Рази еще, – да не рассечь!»
Тогда разгневался Давид,
Вновь сыплет искры дивный меч.
«А ну, встряхнись, Мысрамелик!»
Мелик встряхнулся, и тогда
Распались половины вмиг,
Одна – сюда, одна – туда.
И вражья рать простерлась в прах.
Встал ужас, лица леденя.
Давид воззвал: «Оставьте страх,
Приблизьтесь, слушайте меня…
Жизнь ваша, пахари, темна!
Голодный, голый вы народ.
Мук ваших тысяча одна
И тысяча одна – забот.
Зачем вы взяли стрелы, лук,
Пришли – в чужих полях засесть?
У нас ведь тоже дом и плуг,
И старики, и дети есть.
Иль опостылел вам покой
И ваши сельские труды,
Иль надоело под горой
Вам сеять, жать, сбирать плоды?
Идите, люди, как пришли,
В свой Мсыр родимый сей же час.
Но, если из своей земли
Вы вновь подыметесь на нас, -
Хоть в яму брошен будь Давид,
Будь тяжким жерновом накрыт,
Как ныне, молнией-мечом
Давид Сасунский вас сразит.
Бог весть, при встрече боевой
Кто пораскается в тот час:
Мы – в грозный вышедшие бой,
Иль вы, напавшие на нас!»
