Вернулся отец с базара возбужденным, тут же попросил тещу, бабушку Костика, Марию Ивановну, пожертвовать ему старую клеенку, которую в доме давно пора заменить, тем более что и новая была, да использовалась только по воскресеньям и праздникам. Затем с помощью соседа натянул клеенку на рейки, а потом, опять же у тещи, разжился двумя горстями муки, яйцами, выпросил у сапожника Петерса казеинового клея и к ночи уже загрунтовал старую клеенку.
Два дня он бегал по поселку, разыскивая, где только можно было, краски, кисти, но ему и тут повезло. До войны в районном Доме пионеров Мартука работала изостудия, и нынешний директор Дома пионеров, тоже фронтовик, на свой страх и риск разрешил Николаю пошарить в заброшенном чулане, где было свалено все, что осталось от довоенного кружка юных художников. Нашлись там разные кисти, художественный картон и даже целый рулон отличного холста, а самое главное -- довольно-таки много красок, которые, впрочем, за пять лет высохли и почти пришли в негодность. Однако Николай, видать, знавший в этом деле толк, перетер засохшие краски вручную, мешая их со скипидаром, олифой, подсолнечным и льняным маслом. Костик ему увлеченно помогал. И наконец настал день, когда отец, уложив всех спать, объявил, что сегодня "приступает к картине". А утром, когда сын с шумом вбежал в большую комнату, между окнами, выходившими на Украинскую улицу, висела еще не просохшая, пахнущая красками и лаком большая картина.
На фоне сказочного замка, утопающего в зелени, на мостике, перекинутом над большим прудом в лилиях, стояла удивительно красивая женщина, очень похожая на маму, в белом кружевном до пят платье, в роскошной шляпе, украшенной цветами, и с ярким веером из павлиньих перьев в руках.
Мальчик, онемев от восторга, затих, не находя в себе сил оторваться от такой красоты. Ему хотелось закричать: "Это нарисовал мой папа!", но голос словно пропал, и тогда от гордости за отца он просто заплакал. Плакали и мама, и бабушка, но уже от радости: им стало ясно, что отец нашел наконец для себя достойное дело.
С этого дня жизнь отца круто изменилась. На базар со своими работами он выходил всего несколько раз, и с появлением его на рынке коробейники из города перестали заезжать в Мартук -- понимали, что с одноруким художником конкуренцию им не выдержать. Отец больше работал дома, на заказ... Написал он в те годы по фотографиям и много портретов погибших на войне односельчан...
А первую картину "У замка" купил за "большие" деньги хитроватый фотограф из "Промкомбината", самый богатый житель села, и потом, на фоне этого "полотна" снялось не одно поколение мартучан. В какие-то годы популярность отца была столь велика, что зимой на кошевых санях приезжали за ним на тройках из дальних русских сел: Полтавки, Белой Хатки, Нагорного, Хлебодаровки, и он неделями не бывал дома -- рисовал хозяевам картины.
А за год до смерти Сталина при Доме пионеров вновь открылась изостудия. Работать с детьми пригласили Николая Николаевича, тогда он впервые стал получать ежемесячное жалованье. Ходил в студию и Костик, подавая надежды вырасти в крупного художника. Да, как давно это было... А вот помнится все до мелочей...
...Трасса на Ростов -- одна из лучших в России, и машина, рассекая галогенными фарами ночную тьму, мчалась на высокой скорости, стрелка спидометра все время гуляла за отметкой "120". То ли мерная езда укачала, то ли нервное напряжение сказалось -- Тоглар незаметно задремал. И снились ему какие-то обрывочные сны-эпизоды, наплывали воспоминания детства. Впервые за много лет привиделась школа, далекий 1953 год и день смерти вождя...
В этот день с утра над тихим поселком, как и над всей страной, стоял непрерывающийся рев гудков: надсадно басили паровозы на станции, били непрерывно колокола в церкви и у базара. В школе прошел трехчасовой митинг -- один заплаканный оратор сменял другого, и у всех присутствующих, от мала до велика, слезы не просыхали на глазах. Плакал и Костик. Даже дома родители никак не могли его успокоить, и тогда отец, отведя его к себе в мастерскую, плотно притворил дверь и сказал:
-- Не плачь, сынок, он не заслуживает слез. Когда ты вырастешь и поумнеешь, я тебе обязательно расскажу почему.
Но сын продолжал реветь пуще прежнего, хотя понимал, что плачет не из любви к Иосифу Виссарионовичу. А почему? Кто знает... Много лет спустя найдется, пусть и запоздало, отгадка, правда несколько мистическая, тем давним детским слезам. Оказывается, в тот же день, 5 марта 1953 года, в Америке, в Лос-Анджелесе, на собственной вилле в возрасте семидесяти лет, умер его родной дедушка по отцу. Америка отдаст должное Николаю Ивановичу Фешину, известному художнику, признанному мастеру, обласканному на Западе. Он эмигрировал из России в 1922 году, уже будучи академиком живописи. Жаль, об этом никогда не узнает Николай Николаевич, тайна семьи откроется Тоглару после смерти отца, и он поймет, отчего тот вдруг стал рисовать: гены и есть гены, если они сильны, все равно проявятся. Правда, отца, в детстве, его мать, бабушка Костика, водила на платные уроки к лучшим рисовальщикам города. Водила, пока педагоги года через два отсоветовали, сказав, что никаких особых талантов к живописи у мальчика нет, чем, конечно, сильно огорчили мать. 3
Когда он очнулся, яркий погожий день проносился за окном, все кругом еще цвело и пахло, и казалось, ничто не предвещало осени -- о ней напоминали лишь горы арбузов и дынь на обочине да нескончаемый ряд людей вдоль дороги, от села до села, продающих картошку, яблоки, сливы, помидоры. Такого гигантского торжища Тоглар никогда не видел, хотя в своей жизни помотался по стране вдоль и поперек. Вся Россия вдруг стала сплошным базаром, и народ враз превратился в торгашей. Когда-то он слышал от одного умного человека, что народ, который не поет своих песен, опасно болен. Что бы он сказал теперь, глядя на соотечественников, которые не только поют ныне чужие песни, но и не сеют и не пашут.
Проехали какой-то райцентр, и вдруг машина стала заметно крениться влево. Водитель среагировал быстро: "Кажется, гвоздь поймали, и опять в этом селе!" -- и зло выругался. Видя, что пассажир ничего не понял, Андрей стал объяснять, что таким образом некоторые вулканизационные мастерские обеспечивают себя клиентами: рассыпают гвозди, битое стекло, специальные шипы на дороге.
-- Каков рынок, таков и сервис, -- прокомментировал Константин Николаевич, уже взявший себе за правило ничему не удивляться, -- слишком многое изменилось и в жизни, и в сознании людей за три года его кавказского плена.
Они снова тронулись в путь. Подъезжая к вулканизационной мастерской, он показал кукиш в сторону "изобретателей", давая понять, что еще до них доберется.
Шофер долго не появлялся, и Тоглар заглянул в мастерскую. Заклеенную камеру бортовали в шину, и он уже собирался выйти на улицу, как вдруг его взгляд упал на аккуратные стеллажи с инструментами, и он вспомнил, что в Ростове без них не обойтись. Подойдя к стеллажу, отобрал кувалду с длинной ручкой, широкое и мощное зубило и еще крепкий молоток с железной сварной ручкой. Подозвав хозяина, беглец протянул стодолларовую купюру -- других денег у него не было -- и, несмотря на протестующие жесты мастера, сказал:
-- Только заверни в какую-нибудь ветошь.
Водитель, ничего не понимая, обалдело смотрел на происходящее и, когда вышли во двор, сказал:
-- За сто долларов и я бы продал зубило с молотком, только вот кувалду с собой не вожу, предпочитаю чеченский автомат "борз"...
-- А мне кувалда позарез нужна, -- прокомментировал вполне серьезно пассажир, и водитель дискуссию оборвал.
Уложив запасное колесо и завернутые инструменты в багажник, они тронулись в путь. Ехали молча, каждый думал о своем: шофер о том, зачем понадобилась пассажиру кувалда за сто долларов, а Тоглар о том, какие документы и на чью фамилию ждут его в тайнике, но обоим разгадать, что на уме у соседа, было сейчас не под силу.
Фешин невольно вновь вернулся памятью к своему Учителю, надоумившему его завести тайники по всей стране. Наверное, люди возрастом постарше, у которых когда-либо вытаскивали или вырезали бумажники вместе с деньгами и документами, еще помнят, что бумаги обычно подбрасывали в почтовые ящики или мусорные урны -- было такое романтическое время у щипачей, карманников, а вернее, традиция: деньги -- одно, ксивы -- другое. Впрочем, и у домушников, квартирных воров, существовал закон: не вламываться в квартиру при хозяине, даже если там столетняя старуха или ребенок, и тем более домушник никогда не носил с собою оружия -- это считалось западло, -- ибо того требовала воровская традиция. Может, оттого, что прежде квартирные кражи никогда не сопровождались насилием и убийством, статья наказания за эти преступления не отличалась суровостью и до сих пор. Не грабили и лабухов -- музыкантов, это тоже считалось западло, а всякое нарушение воровской этики несло за собой кару, презрение клана. Но времена меняются, а с ними и преступность.
