— Ну что ж, неплохо, Д. Д.
Фальшивое имя, решил он. Кому, черт побери, пришло бы в голову назвать крошку с такими глазами Д. Д.? В фамилию Пеппер он тоже не поверил.
— Спасибо, — сказала она.
Простая вежливость и никакого чувства облегчения, так показалось Лэну. Она знала, что была хороша.
— Тебе не хватает только раскованности, подпусти жара, когда играешь.
Она насупилась и причмокнула фиолетовыми губами.
— Вы хотите сказать, больше импровизации?
— Да-да, импровизации.
Во что же ты ввязываешься, детка, подумал он. А сам уже говорил:
— Ты можешь играть во время завтраков, если хочешь. Мне нужен человек, который сможет отыграть днем в воскресенье. Если, конечно, тебе это интересно. Мы иногда приглашаем сюда исполнителей классики. Ты знаешь что-нибудь из Баха или Бетховена?
— Я бы предпочла держаться джаза или поп-музыки. Когда мне приступать?
— Завтра вечером.
— Завтра вечером я не могу.
— Не можешь?
— У меня уже договоренность.
— Ты играешь в другом клубе?
— Нет.
Она не собиралась ничего объяснять.
— А как насчет воскресенья?
— Вы что, хотите, чтобы я начала с обедов?
— Ну да. Ты же не Эрл Хайнс, крошка.
И тут ее роскошные нежные белые щечки стали пунцовыми.
— Хорошо, мистер…
Черт! Она даже не помнит его имени.
— Везерелл, — невозмутимо подсказал он. — Лэн Везерелл.
Она никогда не слышала о нем. У нее ушло две недели на то, чтобы уяснить, кто он такой. Тогда она заявила, что любит хоккей, а не баскетбол. Он как-то невзначай упомянул Уэйна Грецки, но она лишь переспросила «Кто?». Еще одна маленькая неувязка, которая вместе с остальными складывалась в одну большую ложь. Но Лэн решил для себя, что если Д. Д. Пеппер когда-нибудь захочет пооткровенничать с ним, тогда он ее и выслушает.
А пока этого не случилось, он позволил ей быть той, кем она желала.
— Привет, малышка, — протянул он, ухмыляясь. Сейчас ее глаза были накрашены сверкающими золотистыми тенями. — Рад тебя видеть. Ну как Новая Зеландия?
Доли секунды она смотрела на него, словно не понимая, о чем он толкует. Похоже, она забыла, что оставила его на четыре месяца, для того чтобы полазать по горам Новой Зеландии. Но тут ее осенило, и она рассмеялась.
— Новая Зеландия ужасна.
С таким же успехом она могла сказать ему, что была в Якутске.
— Ты привезла мне овцу?
— Открытки.
Черт, где она раздобыла открытки? Можно было поклясться, что не в Новой Зеландии.
— Ты готова играть?
Она широко улыбнулась, и на этот раз в ее улыбке было облегчение.
— Конечно.
— Тогда пошли. А потом расскажешь о Новой Зеландии.
— С удовольствием.
Блеск ее глаз подсказал ему, что ей доставляет удовольствие врать. Но внутри их ждала послеполуденная толпа и маленький рояль, и было видно, что она им рада.
Одинокий голландец, стоя у западного входа в Центральный парк на 81-ой улице, курил сигару. На противоположном углу располагался Музей Естествознания, а на другом — престижный Бересфорд. Со своего наблюдательного пункта он хорошо видел как оба входа в Бересфорд, так и вход в Центральный парк. У каждой двери в Бересфорд стояло по швейцару в зеленой униформе, окантованной золотистой тесьмой. Они мало беспокоили Хендрика де Гира. Если понадобится, он пройдет мимо них. Но сейчас он только наблюдал.
Он видел, как на широкой, оживленной, проходящей через парк 81-ой улице остановилось желтое такси и из него вышла женщина в енотовой шубе. Она что-то сказала швейцару, и тот пропустил ее. Волосы блондинки отливали розовым. Поначалу Хендрик принял было это за игру солнечного света, но скоро понял, что ошибся и что волосы у нее действительно розовые. Несколько часов назад она вышла из Бересфорда. И он ждал ее на холоде, покуривая сигары. Ему нужно было увидеть ее еще раз, чтобы не оставалось сомнений.
Сейчас он не сомневался. Это была Джулиана Фолл. Он видел ее улыбку и глаза. Они могли принадлежать только ей.
Сигара вдруг показалась ему горькой. Это была гаванская сигара, его единственная причуда. Джоханнес Пеперкэмп дал Хендрику первую в его жизни сигару, когда тот был еще мальчишкой. Он тогда поперхнулся дымом, его вырвало, и он смутился перед старшим приятелем, на которого ему так хотелось произвести впечатление. Хендрику понадобилось немало времени, прежде чем он отучился думать о том, как будет выглядеть в чужих глазах. Единственное, что его волновало теперь, это как ему выжить. Проницательность и способность оценивать ситуацию не подводили его в течение многих лет и помогли остаться в живых. С возрастом он обнаружил, что все больше и больше зависит от своей интуиции. Он уже не мог полагаться на физическую силу или ловкость, свойственные юности. По мере того, как его светлые волосы становились белыми, а огрубевшее лицо покрывалось морщинами, рассчитывать на слабеющее тело не приходилось. Но у него был опыт. И чутье.
Сейчас чутье подсказало ему, что нужно бежать. Исчезнуть, как он не раз исчезал раньше. Это был его дар. Он умел это делать.
Он бросил сигару и растоптал ее каблуком. Затем повернулся и вошел в каменные ворота Центрального парка. Проклятая интуиция, думал он.
Джулиана Фолл, она же Д. Д. Пеппер, под горячим душем смывала с волос остатки розового геля и почти физически ощущала, как вместе с краской в трубу утекает какая-то часть ее самой. Ты не Д. Д.! Да, но разве Д. Д. не существует? Разве не ее Лэн поцеловал в щеку, и разве не Д. Д. аплодировали люди в «Аквэриан»?
Д. Д. существует. Может быть, она — какое-то извращение, но она существует. Она целиком захватила спальню в огромной элегантной квартире Джулианы. Спальня была декорирована в стиле двадцатых годов, а в стенном шкафу и выдвижных ящиках хранились платья и украшения довоенной поры. Д. Д. существует. Джулиана, как правило, показывалась на людях в новейших моделях из коллекций лучших дизайнеров.
Выйдя из душа, Джулиана вытерлась огромной мягкой простыней и высушила полотенцем голову. Из зеркала на нее смотрела она сама — светлые волосы, бледная кожа — до кончиков ногтей пианистка с мировым именем. Но в голове звучали аккорды Дюка Эллингтона, Эрла Хайнса и Эби Блэйка. Ее осеннее турне по Европе (Новая Зеландия была ни при чем) должно было освободить ее от Д. Д. Пеппер, снять это наваждение, потому что Д. Д. полностью овладела ею.
По крайней мере, так она говорила себе. Но, прилетев из Парижа двадцать четыре часа назад и не успев прийти в себя после долгого полета, она уже надела зеленое сатиновое платье пошива тридцатых годов и отправилась в «Аквэриан». Она ожидала, надеялась и боялась, что Лэн велит ей проваливать. Он не сделал этого. Он велел ей играть. И, Господи, она играла!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
