Вечером на разборе Всеволод Михайлович выступил с речью:
– Вы представляете, молодые до чего дошли! Меня как бутафорию использовал! Я с ним пошел в стенку играть, а он только ручкой махнул! Хорошо я гол забил, а то бы!…
Шутил, конечно, старший тренер. Он полюбил нас с Исаевым и относился к нам очень бережно. После того как стало ясно, что мы попали в заветное число двадцати восьми, я пришел к Боброву и говорю:
– Всеволод Михайлович, все, мне петля!
– Что такое!
– Да уже должен быть на заводе. Под суд отдадут!
А тут первенство начинается, мы в Тбилиси играли девятого мая. Говорю, меня в Москве посадят, потому что я взял за свой счет. Кто же знал, что все так хорошо сложится и я не вернусь. Бобров при мне позвонил лично Василию Сталину и расписал меня яркими красками – молодой, способный и так далее. Тот ответил: «Пусть не беспокоится, решим вопрос, призовем в армию». В Москву мы вернулись в середине мая, и, когда я пришел на завод, там уже были в курсе дела, даже смотрели на меня уважительно. Им позвонили аж из аппарата Василия Иосифовича и сказали, что Бубукин призывается в Вооруженные Силы. Написал заявление об уходе и вот с той поры считаю себя профессиональным футболистом.
Через два месяца подзывает меня Бобров и говорит:
– Слушай, у тебя же семья большая, сестер много, токарем ты работал, а деньги тебе, что, не нужны?
Я так наивно и отвечаю:
– Нужны. А что?
– Да ничего. Ты же в штате команды. У тебя уже за два месяца зарплата лежит.
Вот это да! Выдали мне три тысячи рублей, по полторы за месяц. А отец за баранкой получал тысячу двести. Когда пришел домой, вся семья пила чай. Я достал деньги из кармана и эффектно высыпал большие, как лопухи, купюры прямо на стол. Мать чуть «кондратий» не хватил, она побледнела и стала причитать: «Сыночек, ничего нам не надо! Иди, отдай обратно, где взял!». Подумала, конечно, что это я с дворовым ворьем связался. Ну, я уговаривать, успокаивать, что платят мне честно, за футбол, – все равно не верит. Говорит Ольге: «Иди на Войковскую, звони в команду». Там на трамвайном кругу стояли телефонные будки. Как сейчас помню телефон Боброва: 157-28-2. Дозвонились до Всеволода Михайловича, и из трубки донеслось:
– Кто такая? Бубукина? Что-то с Валентином случилось? Ольга ответила, что Валя принес большие деньги, а в семье подозревают, что они краденные.
– Не краденные. Все правильно, и передайте своей маме, что, если он будет играть в основном составе, получит высшую категорию и будет получать за две тысячи…
Самые теплые воспоминания пятидесятилетней давности связаны с базой ВВС в Марфино. В сорока километрах от Москвы по Дмитровскому шоссе бывшее графское поместье Орловых-Паниных переоборудовали в санаторий для летчиков. Это была вотчина Василия Сталина. В центральном особняке, где в свое время останавливался царь, теперь отдыхали простые советские генералы. Мы же жили на псарне, но тоже шикарно. А в княжеском доме оборудовали столовую, где нас кормили как на убой. Посредине великолепного озера был островок, так там для отдыхающих играл оркестр. Сталин-младший привез из Германии специальный перекидной мост. Словом, Швейцария. Под тренировки определили бывшее картофельное поле, сравняли, поставили ворота. Генерал Василий иногда приезжал на своем кабриолете. Когда он гнал по Дмитровскому шоссе, милиция была в ужасе и только успевала перекрывать движение. Личного шофера по кличке Боцман он сажал рядом и проделывал путь от Москвы до Марфино минут за пятнадцать.
Личных встреч у меня с сыном вождя не было, а от его «коллективных» чудачеств мне особо не доставалось. Один раз, правда, после поражения в Риге наш «Дуглас» неожиданно посадили в Подольске. Командир экипажа говорит:
– Вылезайте! Есть приказ командования, что вы должны до Москвы добираться своим ходом.
Олег Маркович Белаковский взмолился, мол, у меня больной, оставьте хоть его. А капитан:
– Вы что хотите, чтобы меня вообще сняли с работы?
И вот мы все как один в спортивных костюмах с фибровыми чемоданами стоим вдоль шоссе, голосуем. Когда на следующий день пришли всей командой в штаб на разгон, он разговаривал с отцом по телефону. Посмотрел недобро на нас и говорит в трубку: «Да, товарищ Сталин. Вот собрал соколов сталинских, вчера проиграли. Хотелось, чтобы вы сказали несколько слов капитану команды». Подошел Костя Крыжевский. Целую минуту только «А…» да «А…», и стоял белый, как смерть. Потом положил трубку: «Он мне сказал: товарищ Крыжевский, сталинские соколы прославляли себя в Великой Отечественной войне. Передайте команде, чтобы не позорили память героев, старались играть».
А вообще на Василия Иосифовича обижаться было нельзя. Он человек-то добрый был. У него никогда не было наличных денег, они ему были и не нужны. Он даже иногда взаймы брал у Боброва, Шувалова. Зато подарков – куча. Понравилось ему, как Костя Крыжевский вынес мяч из пустых ворот, он ему и говорит:
– Езжай на склад конфискованных вещей, выбери себе ковер посолиднее. Или еще чего, что понравится.
Больше неприятностей доставил нам его врач. У Василия был оспа или лишай какой-то, никак не могли вылечить. Дело дошло до того, что ему где-то нашли знахаря. Такой здоровый мужик, чем-то похожий на Распутина, мясистый, неопрятный. Отзывался на фамилию Шумм. Он, к нашему несчастью, вылечил Василия. Сталин, конечно же, уверовал в чудодейственную силу народной медицины и прикрепил его к команде. Было дело, Толя Исаев потянул голеностоп. Шумм осмотрел его и заявил: «Завтра будет играть». Собрал коровьего дерьма, трав каких-то, насыпал все это в ведро и долго варил. Потом быстро опустил палец в кипяток и одобрительно кивнул головой – мол, хорошее средство. Взял Толину ногу, засунул ее в ведро и еще телом навалился, чтобы тот не вырвался. Исаев орал благим матом, а когда ногу вытащил, она вся волдырями покрыта. Неделю не мог играть, даже когда сам голеностоп прошел. Еще этот Шумм представился массажистом, хотя бумаг у него никаких не было. Массировал он плохо и больно, но раз Василий Сталин привез этого гения, приходилось подчиняться. У Шумма была плохая память, и он вывесил график массажа основного состава. Приходишь к нему, он спрашивает: «Фамилия»? Отвечаю: «Крыжевский». И вот он месил меня, пока Костя в ванночке парился. Исаев делал за Коршунова, за Федорова. Мы, молодые, шли на плаху за «стариков».
Вообще, и в наше время был авторитет «старослужащих». Но «футбольной дедовщиной» я бы это не называл. Я ведь выше уже писал, как «старики» нас без проблем одевали на прогулку по Сочи. С самого начала Виктор Жарков, «дядька», вежливо объяснил, что на нас лежит обязанность следить за мячами. Приносить, накачивать, после игры собирать в сеточку, относить посушить в котельную, вазелином или глицерином намазывать, чтобы мягкие были. «Вы, – говорил, – не думайте, если попадете в «основу» – придут другие». Без всякой обиды. А позже в «Локомотиве» и за водкой бегали. Помню, после игры в Киеве Забелин, Рогов и другие играли в гостинице в преферанс и послали Юрку Ковалева за бутылкой. А Рогов вдогонку крикнул: «Только давай без лифта, а то вдруг застрянешь – водку не принесешь». А когда меня послали на вылазку, как назло Зоя позвонила. Она работала на телефонной станции, имела возможность по межгороду разговаривать. Подошел Женя Малов и нашел что сказать: «Позвони чуть попозже, он за водкой побежал». Она мне в Москве устроила эти походы.
А уж когда нам молодым давали бутсы разбить… Раньше бутсы шили так. У каждого были свои колодки. Брали государственные бутсы, неделю играли, они растягивались, потом натягивали их на колодку кожа высыхала, на кожаную подметку набивали фибру а на нее – двенадцатимиллиметровые шипы. И бутсы уже не разбивались, целый сезон в них играли. Разнашивать бутсы давали молодежи. Ко мне как-то раз подошел сам Бобров, посмотрел на ноги и спрашивает: «Какой у тебя размер?» – «Сорок первый». А у него и так проблемы были с ногами. Немного внутрь, коленки Х-образные. Дал он мне свои бутсы: недельку поиграть – разбить. Так я за счастье почитал, хоть и ноги все намял.
Бобров был вообще моим кумиром. Выдающийся, добрый человек. Об этом много написано. Собственно, бобровскую доброту в последнее время противопоставляют тарасовской жесткости и рисуют их чуть ли не врагами. Я был не просто близок с обоими, а даже дружен. Особенно это важно в случае с Анатолием Владимировичем, которого многие считают замкнутым, порою деспотичным человеком без чувства юмора. Он действительно тяжело шел на контакт, но в узком доверительным кругу позволял себе даже такие шутки:
– Анатолий Владимирович, как стать таким великим тренером?
– Очень просто. Неважно с кем ты в постели – с женой или любовницей, – все время думай о новом футбольном упражнении.
Так вот, Тарасов прекрасно понимал, ценил и восхищался гением Боброва. Мы вместе хоронили Всеволода Михайловича, и на поминках Тарасов, не склонный к высокопарным фразам, сказал:
