Псовый переулок останется также хмур и неприветлив. Там будет так же много псов, столько же оборванных, озверевших бездомышей, а может и больше. Стены будут пестреть морским оранжевым, смешанным с серой плесенью, люди жать правой рукой твою руку, а левой шарить по порткам. Если, конечно, решат проявить вежливость. Нередко случайный захожий возвращался с бедных кварталов с лезвием в боку. Здесь можно было найти то, что не продают торговцы даже на центральной площади Аоэстреда, но за это можно было попасть на плаху. Здесь можно было найти тех, кто может устроить плаху твоему врагу за определенную плату. Это была окраина окраин, раскинувшаяся далеко за пустырем. Псовый переулок. Когда-то он стал Фолкмару отцом и матерью, которых он никогда не видел. Он не знал, где родился, но знал, где вырос. Непривычно было возвращаться в родные стены. Память всегда сторонилась минувших воспоминаний.
— Эй, малец, иди-ка сюда, — Фолкмар подозвал босоногого мальчишку весен пяти, распинающего дохлую кошку на самодельном колесе. Он был слишком юн, поэтому делал это неправильно. — Знаешь, что у меня в руке?
— Это медяк, — мальчик посмотрел на рыцаря, как на дурака.
Фолкмар улыбнулся.
— Получишь его, если скажешь, где старшие собираются после дела.
Все дети Псового переулка рождались с ручками в чужих карманах. Фолкмар не был исключением. В пять весен он мог выдернуть перо из задницы гуся, а тот не раскрыл бы клюва. Все дети знали, куда нужно идти после удачной вылазки.
Проехав на вороном коне добрую половину квартала, Фолкмар так и не нашел того, кто мог рассказать ему это. Местные смотрели на чужака как на врага или добычу. Но добыча прихватила с собой меч, поэтому они просто отмалчивались. Пожимали плечами и указывали путь, петлявший среди бледно-рыжих стен, водивший по бесконечному кругу. Фолкмар решил, что ему нужен кто-то более наивный, а оттого жадный. Осталось у него три медяка, поэтому наивность должна закрыть глаза даже на его бедность. Что может быть наивней и жадней, чем нищая юность?
— Я не знаю, о чем вы, сир, — не сводя глаз с монеты, ответил мальчик.
— Ты сможешь купить на эту монету сладкую булочку, — Фолкмар наклонился к мальчишке, поднеся монету прямо к его носу, — Большую. Горячую. Тебе не нужно будет ни с кем делиться. Или фруктовых петушков. Целую дюжину.
Мальчик опасливо оглянулся.
— Не бойся, здесь никого нет. Никто не узнает, что мы с тобой разговаривали, — Фолкмар первым делом убедился, что в тупой конец улицы не заглянут.
«Скоро набегут те, кто захочет поиграть с твоей дохлой кошкой. Думай быстрее, малец, иначе нам обоим придется не сладко».
— Они на мокрых балках, — произнес мальчик.
Фолкмар вынул из кольчужной перчатки еще один медяк:
— А этот получишь, если скажешь правду.
Он уже бывал и на мокрых балках, и на блестящих прудах. Ни одно место из тех, что ему было знакомо, давно не служило местом сходок. Он не был в родном городе слишком долго.
Целых двадцать четыре фруктовых петушка. Но вряд ли мальчишка умел считать… в его воображении это было целым полчищем.
— Слева от солевых руин. Напротив Брюзги.
— Молодец, — Фолкмар разворошил светлые кудри, всучив монеты в раскрытую ладошку. — Мой тебе совет: спрячь их. Хорошо спрячь и ешь, чтобы никто не видел.
Из-за угла вывалился заспанный пес. Лениво оглядев окружающее, он начал чесать спину об угол дома. Фолкмар улыбнулся: так ничего и не поменялось.
Уезжая, он услышал, как погремело колесо по натоптанной каменной дороге и крики детей. Он знал, что кошка отвалится через пару домов и придется крепить заново.
Когда-то здесь была всего одна улица, глухой переулок. Но потом появились мелкие домишки, а за ними потянулась зыбучая сеть разрозненных улочек. Она смахивали на смертельную ловушку, в которой можно сгинуть, заблудившись. Местные жители, словно пауки, только заманивали глубже в окраину. Псовый переулок, давно переставший быть переулком, разросся настолько, что походил на отдельный город, разрушенный и унылый. Он отразился в зеркале прошлого, до сих пор преследовавшего Аоэстред. Такова столица была после перемен Красного моря. В напоминание об этом Переулок год за годом разрушал свои стены под натиском соленого бриза. Здесь осели те, чьи жизни были разрушены, только начавшись и те, кто уже не мог жить иначе. Не удивительно, что корона так и не смогла разогнать этот сброд. Здесь могла сгинуть даже королевская гвардия.
Когда Фолкмар выехал к руинам у моря, собак стало больше. Они попадались стаями, нехотя лая на вороного незнакомца. Чесаная об камень шерсть лезла клочьями, кое-где виднелись содранные до розовой кожи бока. Виной тому был коралловый песок, вымываемый на пляжи южного побережья столицы. Еще будучи ребенком, Фолкмар помнил, как, испачкавшись по локоть, смазывал им стены домов вместе с остальными детьми. Делали они это каждый год. Песок ложился плотно, надежно защищая от ветра, снега и дождя. Вот только сходил он уже к весне и все приходилось делать заново.
Неизвестно, что было в том рыжем, огненном песке, превращающим квартал в морскую пустыню… Но он притягивал псов, словно воров золотые дублоны. Те терлись об дома, грызли углы и выли, выли… Больше всего псов собиралось у побережья. Там, где руины старого замка утопали в коралловых обломках.
— Уууу! Гав! Гав! Рррр…
Никто из них не решался нападать. Чужака они чуяли сразу. Опасного чужака — за милю. Никогда еще Фолкмар не был так рад мечу у себя за спиной. Толпа лающих псов потащилась за Чемпионом, словно фата за невестой. Многие не утруждали себя лаем, приветственно маша хвостом.
Если кто и был в руинах этим огненным днем, он уже знал о приближении гостя. Фолкмар остановился.
— Выходи! — прокричал он, настороженно оглядевшись. — Выходи, я знаю, что ты здесь!
Эхо пролетело по руинам, запутавшись в каменных обломках. Здесь будто застыло время. Весенние травинки пробивались сквозь оранжевую пыль коралл, вокруг раскинулась пустыня, но запахи говорили совсем об обратном. Пахло морским дном, весной и забытым прошлым. Огромная покосившаяся колонна торчала из насыпной горы камней, за ней раскинулась обветшалая арка. Сточенные временем стены замка заросли осокой и походили на незатейливый лабиринт. Фолкмар не стал петлять по нему, хотя знал каждый закоулок. У входа в широкий коридор на сколотом постаменте возвышалась чья-то статуя. Огромный живот неизвестного короля давно зарос мхом, головы у монарха не было. Его до сих пор называли Брюзгой.
По спине Фолкмара прошлись мурашки. Все было точно, как и девяносто весен назад. В тот день он был в трущобах в последний раз.
