Как бы то ни было, они сумели выжить. Елена ходила на «грабиловку», собирала вместе с другими харьковчанами все, что может гореть, и топила этим печку. Ей даже удавалось выдавать себя за старуху и так избежать угона в Германию. А в конце зимы она решилась на так называемую «менку», опасный поход в деревню через лес, за который ей, попадись она немцам, грозила бы казнь — всех, кого ловили в лесу, сразу причисляли к партизанам. Суть «менки» была проста — городские женщины находили хутора, до которых не добрались немцы, и обменивали там вещи на еду. Конечно, можно было безопасно обменять и в городе, на рынке, но там спекулянты давали буханку хлеба за вещь, которую у крестьян можно было выменять на целый мешок муки. Поход завершился удачно — через две недели, когда Люся уже и не чаяла увидеть мать живой, та вернулась и привезла мешок муки, сало, хлеб, яйца и бидон меду. Все это она выменяла за свое новенькое пальто, подаренное мужем прямо перед войной, и его такой же новый макинтош. Смерть от голода им с дочерью больше не грозила.
Ну а заботой шестилетней Люси зимой 1941 года была прежде всего вода. Спустя десятки лет она вспоминала серую мрачную очередь к единственной проруби так, словно это было вчера, настолько четко та отпечаталась в ее памяти. Каждый с ведрами и кочергой — отталкивать трупы, всплывающие в проруби. А потом — долгая дорога домой с двумя тяжелыми ведрами, тащить которые не под силу шестилетней девочке.
Удивительно, но несмотря на все пережитое, Людмила Гурченко не прониклась глухой, смертельной ненавистью к немцам. В ее характере проявилось редкое даже для взрослых людей свойство — она оценивала люден по отдельности, а не всех скопом. Поэтому и тогда для нее немцы были разными: одни — злые, которые заставляли смотреть на казни и отбирали воду, а другие — хорошие, которые пели песни, снисходительно относились к проступкам и могли накормить голодного ребенка. Более того, скоро она научилась отличать их по взгляду и всегда знала, к кому можно подойти, а от кого надо прятаться.
Первым «хорошим немцем» в жизни Люси был денщик командира части, Карл — он поймал Елену на нарушении распоряжения, но только погрозил пальцем и отпустил. А потом, когда присматривал за русскими женщинами, занимавшимися уборкой, настроил радио на московский канал. Впервые за полгода в оккупированном Харькове громко прозвучала сводка Совинформбюро.
Вскоре после этого Люся и решила рискнуть и присоединиться к детям, дежурившим с кастрюльками у солдатской столовой. Но она уже прекрасно понимала, что детей много, еда достанется не всем, значит, надо поступать так, как всегда советовал папа — выделиться из толпы. На то она и будущая актриса!
И она сделала то, что умела — запела. Сначала «Катюшу», а потом немецкую песенку, в которой не понимала ни слова — сее прекрасной памятью, она легко заучивала песни на незнакомом языке, пусть он и звучал для нее абракадаброй. Это была знакомая каждому немцу рождественская песенка «O Tannenbaum». Успех был выше всех ожиданий — Люсе налили полную кастрюльку супа, а главное, ее после этого запомнили и вскоре уже сами ждали к обеду маленькую «Лючию шаушпиллер».
Что означало это странное слово, Люся не знала. А потом, конечно, забыла об этом, в жизни было много и других забот. Но спустя много лет, когда она после «Карнавальной ночи» поехала в Германию в составе советской делегации, она вдруг услышала: «Шаушпиллер Людмила Гурченко». А потом и перевод слова, которое так интересовало ее в шестилетнем возрасте: «Актриса».
Летом 1942 года жизнь в Харькове оживилась. Заработали Театр оперетты и кинотеатр. Фильмы шли немецкие, без перевода, но ходили в кино только местные жители, немцы боялись скопления народа. Первым фильмом в жизни Людмилы Гурченко стала «Девушка моей мечты». Это был фурор, фейерверк, переворот в душе шестилетней девочки. Она увидела живое воплощение своих грез — вот оно, счастье, вот кем она хочет стать, когда вырастет! Именно тогда она впервые твердо сказала себе, что обязательно будет киноактрисой.
А война продолжалась. Обстрелы, бомбежки. Осенью немецкую часть, стоявшую в Харькове, возглавил новый командир, после чего все поблажки и кормежки прекратились. Вновь подкрался призрак голода, но Люся и тут не унывала — мальчишки-хулиганы взяли ее в свою компанию, воровавшую на базаре еду. Сейчас, конечно, можно ужаснуться и возмутиться, но для голодного ребенка такой способ добычи еды казался не хуже других — все средства хороши, чтобы выжить. К тому же в семь лет подобные авантюры воспринимаются не как преступление, а как приключение. Правда, когда она рассказала об этом маме, та пришла в ужас и заставила ее пообещать никогда больше не воровать. Но толку от этого не было, слишком уж сильно засел в Люсе страх перед голодом. Она дала слово, но подворовывать продолжала до двенадцати лет, и где-то в укромных уголках у нее всегда были запасы на «черный день». Кстати, Толика — одного из Tex*censored*raHOB — Людмила Гурченко встретила через много лет, когда работала в «Современнике». Конечно, он к тому времени тоже был давно не *censored* таном, а серьезным человеком, горным инженером. Но память об оккупации и в нем засела так крепко, что когда он увидел Людмилу Гурченко в фильме, то сразу узнал в знаменитой актрисе свою семилетнюю подружку.
Потом была зима 1942–1943 года, темная, ледяная, страшная, когда голод все же догнал маленькую Люсю, и она едва не стала еще одной строчкой в списке миллионов жертв войны. Она лежала без движения, ничего не видя, не помня и уже не желая от жизни. Но Елене удалось спасти дочь — под бомбежками она выволокла из горящего немецкого склада коробку с тушенкой и спасла дочь от голодной смерти. Если бы не удалось — умерли бы обе, ведь и сама она держалась только потому, что ей надо было заботиться о Люсе. От звуков бомбежек она уже не вздрагивала и не раз в минуты отчаяния говорила, заслышав рев сирен: «Господи, вот бы р-раз-и все! Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу.»
15 февраля 1943 года закончилась первая оккупация, и в Харьков вошла Красная армия. Но. всего на месяц. Да и этот месяц не запомнился ничем хорошим. Снова были казни и грабежи — расстреливали пленных немцев и тех, кто на них работал, а потом толпа набрасывалась на трупы и раздевала их, вырывая вещи друг у друга.
А потом Красная армия отступила, и началась вторая оккупация, еще более страшная, чем первая, потому что на этот раз в город пришли эсэсовцы.
С шести вечера был объявлен комендантский час, вновь начались расстрелы, теперь куда более массовые, но и днем ходить по улица было небезопасно. Всех подозрительных просто вешали на балконах, а иногда и попросту — сгоняли собаками всех, кто был на базаре, и травили газом в черных машинах-«душегубках».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
