— Нет в тебе страха Божия. Горе мне бесталанной, не сумела обучить.
Няня долго сокрушалась о моем великом грехе. Икону она унесла в церковь, чтобы вновь освятили. Об этом случае, кроме меня и няни, никто ничего не узнал. Как бы я ни напроказничала, няня никогда не жаловалась моим родителям.
Много лет спустя я опять очутилась в холодной кладовой и тотчас вспомнила все. А теперь мне бы очень хотелось спросить тебя, мою дорогую старушку, мою няню, как ты поступила с опоганенными псиной желтками? Успела ли стереть новые? Или с этими опоганенными был рождественский крендель в этот год? Но это все давно ушедшее молчит.
За последнее время няня стала часто прихварывать, и Николай Николаевич посоветовал моим родителям отправить ее на покой, так как справляться с «горячей головой» ей было уже не под силу. Жила няня остаток своей жизни, как сама говорила, «в большой холе», благодаря щедрой пенсии моего отца. Была всегда желанной гостьей, в особенности в Сочельник под Рождество. И в сумерки до самого Крещения у зажженной елочки, при мерцании разноцветных наших русских свечечек плела Карповна свои неистощимые кружева-рассказы. Хороши были и ее деревенские гостинцы: печеная репа, лук и толстые ржаные пирожки с картошкой. Тогда я недоумевала, почему такие деликатесы не были в меню нашего стола?
Мне было около шести, когда она умерла. Это было мое первое детское горе. Мир твоей душе, моя дорогая няня, моя волшебница!
Письмо второе
Последние забавы «Заморской Царевны»
Я была единственным ребенком в нашей семье, и мои родители очень меня любили, но не баловали. В доме была заведена дисциплина, иногда и военного характера. Пробудившаяся собственная свободная воля, чрезмерная храбрость и другие доблестные качества не давали мне покоя и не всегда приводили к благоприятным результатам.
Мне было около пяти лет. История со сковородкой была забыта, но из всех последующих приключений я опишу только последние, которые оставили у меня в детстве горький след.
С девочками я не ладила. Часами сидеть, одевать, раздевать и укладывать спать кукол, или играть в маму, у которой очень много детей, я не могла. Кукол вообще ненавидела, это были безжизненные истуканы, за которых нужно было говорить, пищать и присюсюкивать.
С мальчиками было гораздо веселее, и масса движения. Играть в разбойники, лошадки, в поезда. И самое интересное — это игра в путешествия. Когда фигурировали стулья, мы ехали на перекладных. Когда ковер изображал корабль, а паркет — море, то мы плыли на остров Борнео. На пути мы преследовались пиратами, и они крали с корабля женщин. Так как я была единственной женщиной, то самые маленькие мальчики дополняли недочет, правда, после долгих споров. В играх мальчиков всегда было что-то новое, интересное, неведомое. Мои товарищи были старше меня, и их головами в то время владел Майн Рид. С блестящими глазами, брызжа слюной, неистово перебивая, стараясь перекричать друг друга, толкаясь, они развертывали предо мною захватывающую картину охоты за черепами. Но за неимением в нашем городе джунглей, крокодилов, стада слонов и удавов, мы пришли к немедленному решению выехать в Америку, при соблюдении полной тайны. Мальчики заявили мне, что все приготовления к поездке они берут на себя, а я должна быть готова к отъезду и ждать сигнала. Но, увы, вместо Америки я неожиданно вместе с родителями уехала в Москву на довольно продолжительное время. Позднее я узнала, что мальчики осуществили свою идею, но их сняли с поезда на первой же остановке от нашего города. Все испортил, как они потом мне говорили, шестилетний братишка, поднявший в поезде рев с причитанием: «Не хочу в Америку, хочу к маме». После всего случившегося с ними, они стали редкими гостями в нашем доме.
У меня остался единственный верный друг-единомышленник по шумихе и дурке, как говорила моя дорогая няня Карповна, это бульдог Сэр, о котором я уже упоминала в первом письме. Он же был «моя первая лошадь». Пес он был умный, а к тому же лов кий акробат. Ему ничего не стоило вскочить на спинку стула и, не теряя равновесия, замереть в таком положении довольно долго, непринужденно ходить на задних лапках и даже танцевать недурно вальс. Но он это не очень любил. Подавать моему отцу туфли и газету входило в его ежедневные обязанности. Был страшная сластена, а я нет, а потому отдавала ему все свои сладости. Каждый день, после обеда, Сэр являлся ко мне наверх со своей маленькой деревянной чашкой. Держал ее зубами, становясь на задние лапы, и жалобил меня своими умными глазами, как только мог. Я клала в чашку кусочек вкуснятины, он ставил ее на пол, съедал и вновь клянчил. Эта комедия повторялась до тех пор, пока я не говорила: «Больше нет».
Для Сэра была заказана специальная сбруя и маленькие саночки, он катал меня в соседнем парке в сопровождении отца, матери или бонны. Таким образом, он был моей первой «лошадью». Ему не позволялось резвиться, и катанье заключалось в скучном размеренном шаге. Сэр понимал вожжи и поворачивал налево и направо. Как его, так и меня это не удовлетворяло, нам хотелось свободы действий, быстроты движений и проявления собственных желаний. Для исполнения этого мобилизовались хитрости военная, дипломатическая, женская и все остальные. Нужно было еще выкрасть мою шубку, варежки, меховые ботики и шапку, захватить сбрую, выпустить Сэра, но самое трудное проскользнуть незаметно самой. Запрягать я умела и делала это всегда сама, а потому нашему дворнику в это утро в голову не пришло заподозрить что-либо неладное. Наконец волшебная идея осуществилась. Время было выбрано утреннее, до завтрака — в доме все были очень заняты. Сэр почувствовал свободу и как бы понял мое желание прокатиться по собственному вкусу. Он бежал мелкой рысцой. Был дивный, радостный, солнечный день. За ночь выпавший пуховый снежок горел и искрился на солнце. Было очень рано, в парке никого не было. На одном из поворотов саночки закатились, и я выпала в снег, Сэр, умница, остановился и начал лизать мне лицо. Вскоре мы двинулись дальше. Боже, как было весело! Нет, этого мало, это была радость многозвучная, на все голоса распевающая. И тогда, будучи ребенком, я поняла чувство полной свободы, поняла и, как сказала бы теперь, что это вино и «вино пьяное».
Мы продолжали веселиться, но на одном из поворотов встретили врага. Правда, небольшого роста, но удивительно несимпатичного пса, он, оскалив зубы, ощетинившись, вкрадчивыми, медленными шагами, как бы засучив рукава по локоть и сжав кулаки, приближался к нам. Больше я не помню, что и как. Но начало драки произошло на моих коленях. Меня принес домой наш сосед. Вот, что он сказал матери:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
