на это сознательно. Работа, хоть я её и любил, не давала мне нужной свободы, а всё за её пределами было… пустым. Только презрение и периодические скандалы. Упрёки. Поэтому я пытался убежать от этой реальности.
— Так может, в этом и была причина таких взаимоотношений?
— Хороший вопрос, Екатерина. Я думал об этом сто сорок два года. Драконья память — забавная штука. Хранит всё, что кажется важным, до деталей, но упускает то, что кажется ничтожным. Я в деталях помнил влюблённость, свадьбу, первые недели, а потом — только скандалы. И эти скандалы начались прежде, чем я установил игру, в которой пропадал по вечерам — о да, я в деталях помню скачивание, первые часы игры, логин и пароль, соклановцев, первый рейд, первый клановый бой… и перемежающую всё это ругань близких. Иногда — выпуск очередной серии моего мультфильма. И вот, анализируя свою память, одним прекрасным вечером, сидя на скале и любуясь жёлто-малиновым закатом, я понял, что причина была не в игре. Я полюбил не женщину, а созданный мною образ этой женщины. И она не стала стремиться к этому образу. Её нельзя за это винить. Вина — на мне. А такие отношения долго длиться не могли.
— Тогда почему вы не развелись? — спросила Лера.
— Лень и кривое воспитание, Валерия. Я был научен, что брак — это навсегда, а развод — это аморально. И сам развод — это ряд скандалов, потом возня, делёж имущества… а мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое. Я виноват в том, что не понял, до чего эта ситуация может дойти.
— Вы часто говорите о вине.
— Потому что я её чувствую. Да, я искупил её, спасая жизни и жертвуя собой. Но я поднял руку на жену и мать. Это останется со мной навсегда.
— А вы не чувствуете вину за тех, кого вы… изничтожили?
— О, вам трудно будет это понять. В том мире тот, кто взял в руки оружие и пошёл воевать, даёт право и разрешение убить себя, если допустит это. Наши воины редко умирают по-настоящему, но и не боятся этого. Мы чётко осознаём, что смерть — это не конец, а гибель в бою за свои идеалы — одна из лучших смертей. Убийством тех, чьи идеалы — порабощение и угнетение, и кто берёт в руки оружие во имя этих идеалов, их убийством мы гордимся.
— Вы называете мать и жену только матерью и женой. У них ведь есть имена…
— Лидия и Анна Афинские. Да, я и не помню, когда последний раз называл их так. Наверно, прошло больше двухсот лет с тех пор. Или нет… Наверно, всё-таки нет.
Леру начали раздражать эти намёки на другой мир. Уверенность в том, что ключ к разгадке находится в реальности, только усиливалась. Впрочем, больше у неё вопросов не было. Она вопросительно посмотрела на Владимира Захаровича, ожидая, что тот, наконец, отреагирует на происходящее и уведёт отсюда ужасного человека. Этот её взгляд, похоже, подействовал на преподавателя. Тот будто опомнился, и обратился к группе:
— Очень хорошо. Может у кого-нибудь ещё есть вопросы?
Вопросов не было. Студенты оцепенело сидели, вжавшись в спинки кресел и стульев. Только Лера, казалось, сохранила свою долю контроля над ситуацией, да Катя безразлично помахивала ногой. Она, как и остальные, вжималась в кресло, пока её не осенил тот самый вопрос про игры, и теперь сидела с таким видом, будто ей всё понятно, и все думающие существа в комнате должны понимать ровно то же самое, что она.
— В таком случае, Александр, мы вас отпускаем. Я ещё встречусь с вами, если вы не против.
Александр кивнул, встал, оттолкнув внутренней стороной коленей главный стул, и, поклонившись на прощание студентам, покинул комнату. Блондинка в больничном халате отлипла от стены и последовала за ним.
— И так, что вы думаете об этом случае? — спросил профессор, опершись рукой на главный стул.
— Как вы и говорили, — ответила Катя, — шизофрения на почве игровой зависимости, кризиса отношений и проблем с законом. Больной переиграл в агрессивные игры, спутал реальность с игрой, напал на родных, а попав на скамью подсудимых, повредился рассудком и придумал себе вымышленную реальность. Из игр понабрался идей для своего мира, а ваша предыдущая пациентка, видимо, когда-то играла в те же игры.
— Замечательно. Есть ещё мнения? — произнёс преподаватель тоном, предполагающим отсутствие других мнений.
— Владимир Захарович, мне кажется, он не шизофреник, — с некоторым возмущением в голосе возразила Лера.
— Да? Что вы тогда по этому поводу думаете?
— Из психиатрических диагнозов тут только психопатия. Не шизофрения потому, что он рассуждает логично, а его выдуманный мир обладает своими законами и стройной системой. Это не похоже на бред, а скорее напоминает творческий вымысел, тем более что этот человек — мультипликатор. Думаю, он придумал всё это, чтобы прикинуться сумасшедшим, на самом же деле он уклонялся от отбывания наказания, а теперь осознал, что попадёт в тюрьму, и пытается её избежать. Думаю, он избивал родных не раз, и действительно чувствует вину, но не раскаивается, а наоборот, желает уйти от наказания. Однако его мучает желание причинять боль, и он будет это делать, если не лишить его свободы…
— Очень интересное предположение, но вы не знаете одного обстоятельства. Александр Афинский действительно был мультипликатором, действительно был осуждён на условный срок за нанесение тяжких телесных повреждений своей жене, ехал в том автобусе, и именно он был прошит арматурой, получив повреждения, несовместимые с жизнью, и умер на месте. Мать и жена опознали его и похоронили на деревенском кладбище где-то под Минском. Если этот человек действительно маньяк-психопат, то он выбрал наихудший способ спрятаться. У него уже взяли отпечатки пальцев, а если он не шизофреник, то специалисты центра это определят, и он пойдёт в места не столь
