ЕЕ ДОЧЕРИ
1 СОМНЕНИЕ
Кто знал, как легкий Сон
Любимую приводит
И в миг заветный вон
Из терема уводит;
Кто знал, как чаровник
Гробницы размыкает
И в призрачный двойник
Бесплотных облекает —
И снова замыкает
За пленными тайник,—
Поймет мой смутный страх,
С надеждою делимый, —
Когда в твоих чертах
Мелькнет, неуловимый,
Тот свет, что я зову,
Тот образ, что ловлю я,—
Мой страх, что наяву,
Как та, кого люблю я,
Истаешь ты, — что сплю я,
Пока тобой живу.
2 РАЗМОЛВКА
Дева издали ко мне
Приближалась в тишине.
Пушкин, «С португальского»
Вежды томные печали
Мимолетной отвечали.
Вежды тихо подыми,
В душу ангела прими.
Вежды молча долу клонишь,—
Мнится, вдовьим покрывалом
Осенив чело, хоронишь
Пепел мой в сосуде малом.
Вежды к небу возведешь,
Небо наземь низведешь:
Свет лазоревый струится
И в росе ресниц дробится.
3 MADONNA DELLA NEVE[3]
Чистый день Мадонны Снежной,
Кроткий символ Тайны Нежной…
Что загадочней, грустней,
Словно милых след ступней,
Что тоске любви заветней,
Что нежней — порою летней
За ночь выпавшего снега?—
Ты сама, вся грусть и нега,
Вся явленье Тайны Нежной,
Ты, дитя Мадонны Снежной!
4 ДИТЯ ВЕРШИН
Дитя вершин! Ты, мнится, с гор
В наш дол нисходишь
И с выси преклоненный взор
Окрест обводишь.
Размером поднебесных глав
Земное меришь.
Ты знаешь блеск родимых слав
И небу веришь.
Разделена в себе самой
Святым расколом,
Ты тянешься в снега, домой,
Дружася с долом,
5 РУЧЕЙ
Ручей бежит, ручей поет:
«Я в Матери проснулся,
Из гроба в гроб сходил — и вот,
К Отцу переплеснулся».
Поет, как Отчий небосвод
Над колыбелью резвых вод
Дитяти улыбнулся.
Просторен, волен милый свет,
И зелен луг шелковый;
И на поляне каждый цвет —
Что брат ему крестовый.
Лишь Матери родимой нет,
Над колыбелью Отчий свет
Сияет в тверди, вдовый.
НА OKE ПЕРЕД ВОЙНОЙ
(а. MCMXIV)[4]
1 «Когда колышет хвою…»
Когда колышет хвою
И звезды ветерок
И в далях за рекою
Маячит огонек,
Не верь земли покою:
Сил ропотных поток
Бежит, гудит у корней
И в лиственной глуши,
Рокочет непокорней
У ног твоей души,
И прах сметает горний,
И клонит камыши.
Он корни сосен лижет,
Торопит сердца стук,
Стремит и вызов движет
И прячет в гнев испуг.
А Полночь рясна нижет,
Роняя свой жемчуг.
Гляди — звезда скатилась
Слепительно к реке…
О чем душа смутилась
В тревоге и тоске?
Чья нить прозолотилась
На ткацком челноке?
12 июля
2 «Злак высох. Молкнул гром желанный…»
Злак высох. Молкнул гром желанный.
Клубился прах береговой —
И круто падал. За рекой
Звучал порой — бой барабанный.
Как ястреб в небе, реял Рок.
Грозою задыхались дубы,
В глухие запахнувшись шубы.
И ждали мы: настал ли срок?
А за рекой трубили трубы.
16 июля
3 «Темнело. Мимо шли. Привалом…»
Темнело. Мимо шли. Привалом
Остановились над Окой,
Под нашим парком, древним валом,
Что Дмитрий городил Донской.
Сложили ружья; песни пели.
Мерцали плёсы. Мрела мгла;
И люди в ней землисто мрели,
И скрежетали удила.
Сверкнули вдоль дубов окрайных
Костры. Стал гомон, смех дружней,
И в их зрачках необычайных
Жар лихорадочный темней.
Война ль? Не ведали. Гадали
И лихо вызывали бой…
А по реке, из светлой дали,
Плыл звон — торжественной Судьбой,—
Неслышный им… И, покрывала
Вечерних светов шевеля,
Могилою благословляла
Сынов излюбленных Земля.
18 июля
4 «Я видел сон в то лето пред войной…»
Stat ferrea turris ad auras.
Vergil., Аеn., VI, 554[5]
Я видел сон в то лето пред войной.
Вращалась самодвижная громада
Твердыни круглой — башни, сплошь стальной,—
Изделие горнил литейских ада.
В литой броне, глухих бойниц щиты
Приподымались, словно веки гада.
И, дымный клуб из черной пустоты
Изрыгнув, гладью выпуклой металла
Смыкались огневержущие рты.
Расчисленную смерть окрест метала
Бездушная рабыня, плоть и гроб
Души, какой душа живая стала.
Волчком крутил полк адский башню злоб,
Когда, по знаку небольшого беса,
Взрыв вспыхнул в погребах ее утроб —
И всё застлала мрачная завеса.
Июль 1937
Рим
ПЕТРОВСКОЕ НА ОКЕ
Юргису и Марии Ивановне Балтрушайтис
1
Забуду ль в роковые дни
Взрастившего злой колос лета
Семьи соседственной поэта
Гостеприимные огни?
Мы вместе зажигали свечи
И выносили образа,
Когда вселенская гроза
Семью громами издалече
Заговорила… И во мне
Навек жива взаимность эта,
Как соучастие обета
Спасенных на одном челне.
2
Колонны белые за лугом… На крыльце
Поэтова жена, в ванэйковском чепце,—
Тень Брюгге тихого… Балкон во мгле вечерней,
Хозяйки темный взгляд, горящий суеверней,
Мужского голоса органные стихи…
И запах ласковый сварившейся ухи
С налимом сладостным, подарком рыболова
Собрату рыбарей и сеятелей слова…
Вы снова снитесь мне, приветливые сны!
Я вижу, при звездах, кораллы бузины
В гирляндах зелени на вечере соседской,
Как ночь, торжественной, — как игры Музы детской…
И в облаке дубов, палатой вековой
Покрывшем донизу наклон береговой,
В мерцаньи струй речных и нежности закатной,
Все тот же силуэт, художникам приятный,
Прямой, с монашеской заботой на лице,
Со взглядом внемлющим, в ванэйковском чепце.
СВЕРСТНИКУ
Евгению Аничкову
Старина, еще мы дюжи мыкать
По свету скитальцев русских долю,
В рубище всечеловеков кликать
Духов День, Финиста-птицу, Волю.
На Руси ты знал тюрьму, поместье,
Мысли рукоплещущую младость;
Бранником — отечества бесчестье;
Беженцем — ученых бдений сладость.
Все в тебе, чем в недрах Русь богата,
Буйствовало; ты мотал богатство,
Как во мне, ином, узнал ты брата?
Освятила Муза наше братство.
Странствие разводит нас и сводит;
Встреча — длинной сказки продолженье;
Свидимся — в нас древний хмель забродит
И кипит ключом воображенье.
УМЕР БЛОК
В глухой стене проломанная дверь,
И груды развороченных камней,
И брошенный на них железный лом,
И глубина, разверстая за ней,
И белый прах, развеянный кругом,—
Всё — голос Бога: «Воскресенью верь».
IV
ГОЛУБЬ И ЧАША
Ночь златокрылая! Тебе вослед пытает
Мой дух упругость крыл, но вскоре прилетает
На край своей души, как голубь к чаше вод,
И видит: тот же в ней, далече, небосвод
Переливается Голкондою жемчужин…
И не доклюнет он до дна, и — безоружен —
Тайноязычное следит в звездах и в ней,
Двоенье знамений и переклик огней,
Как бы взаимный лад и некий сговор женский
Молчальницы-души с Молчальницей вселенской.
РАЗВОДНАЯ
Личину обветшалую,
Притворствуя, ношу:
Весною небывалою
Предчувственно дышу.
Растет во мне крылатое,
И юное растет;
А прежнее, распятое,
Спадает и спадет.
Тебе письмо разводное,
Моя старуха-плоть,
Мне — странствие свободное,
Наследнику — милоть.
Кого вы помнить будете,
Навек забуду я.
Бежал, кого осудите,
В безвестные края.
