- Разрешите, - сказала Самсонова.
Трехглавая комиссия вступила на кухню, где старуха Игнатова варила себе завтрак. Она даже не обернулась. Зная ее обычай, комиссия тоже промолчала, лишь бухгалтер Люба машинально сказала в пространство "здрасьте". Самсонова открыла кран, из него хлынула вода, потом закрыла - и вода даже капнуть не посмела под ее рукой.
- Закрывается хорошо, к слесарям претензий быть не может, - сказала Самсонова Ангелине Пименовне с некоторым сожалением в голосе и посмотрела на пол у стены. - А дом, конечно, старый, ветхий, потому так легко и протекло.
- Эта тряпочка лежала в раковине? - услужливо произнесла член товарищеского суда Никишина. - Видите, она у вас и сейчас плохо лежит, вот-вот соскользнет.
- А кран надо закручивать хорошо, - прибавила бухгалтер Люба.
- А что - сильно протекло? - спросила Ангелина Пименовна у Виталия.
- Еще бы! - горделиво ответствовал он.
- Не очень, - отозвалась Самсонова, - но побелка, конечно, нужна. Давайте поступим так: или вы найдете человека, чтоб побелил потолок у Виталия Васильевича, или придется составить акт на сумму... думаю, в пределах тридцати рублей.
- Почему так мало? - громко спросил Виталий.
- Уж это, вы позвольте, нам решать, много или мало, - сказала ему Самсонова и более мягким голосом обратилась к Ангелине Пименовне. - Итак, как вам удобнее?
- Вы наймите Лешу с третьего этажа, он за пятерку все сделает, сочувственно сказала Люба. - Вам же дешевле станет.
- Этого пьянчужку? - возмутился Виталий. Все три члена комиссии, как по команде, повернули к нему головы, словно не веря своим ушам, словно хотели переспросить: что-что-что-что? А сам кто?!
- Напрасно вы так, - обиженно сказала Люба. - Он хоть и выпивает иногда, но руки у него золотые, всякий скажет, хоть у кого спросите.
- Составьте лучше акт, - тихо проговорила Ангелина Пименовна, - я заплачу.
- Хорошо, - согласилась Самсонова. - Извините за беспокойство.
- С деньгами соблаговолите не задерживать, - сказал Виталий, глядя поверх головы Ангелины Пименовны на висящий у буфета алюминиевый дуршлаг, и его целеустремленный взгляд рассеивался на многодырчатой, круглой, доброй поверхности посудины, и с ушей Виталия свисала лапша.
Тут само собой напрашивается умозаключение: однако, как плутуют с нами наши чувства, и как мы плутуем с ними! Как просто мокрое, расползающееся пятно на потолке Виталий связал с пятьюдесятью рублями, а ведь меж этими двумя точками и в помине не было той прямой, которая ему привиделась, и не было прямодушия в его грубом требовании. Пятно вызвало в нем вихрь разноречивых чувств, которые он принял за святое негодование, а на самом деле мысль его проделала сложный и извилистый путь, в который оказалась вовлечена и отлученная от него африканская держава, и журналистка Анночка, и Лара с ее фанаберией, и раскрытая книга дрянного, скучного писателя Рыбина, которую до прихода комиссии с карандашом в руке читала Ангелина Пименовна, уютно свернувшись калачиком под исландским пледом в углу дивана, и последняя капля - пятно на потолке - вот та причинно-следственная цепочка, которая вызвала обвал в его душе, едва дышащей, едва сохраняющей достоинство. Ему казалось, что он бросил вызов целой системе узаконенного притворства, оттого он и потребовал деньги, предвкушая заранее, что это будет истолковано Ангелиной Пименовной как проявление неприкрытого цинизма. Да, я таков, заявлял он, и Ангелина Пименовна не сразу увидела в этом жест отчаяния, последний всплеск измученной гордости... И почему только наше отчаяние нацелено на такого же затурканного и слабого, не потому ли, что только в нем и может вызвать отклик?.. Таким образом, Виталий достиг своего: подстреленный фазан хлопал крыльями, а охотник, убедившись, что он попал в цель, повернулся и пошел с гордо поднятой головой, а на самом деле разбитый, еле передвигая ноги от потрясения, борясь с подступающей тошнотой. Он так и не убедил себя в том, что принадлежит к роскошному племени охотников.
Трехглавая комиссия торжественно справила свою функцию - осмотрела кран, раковину, тряпку, натоптала, нанесла с улицы грязи и пошла уже было прочь... но тут ее остановил непонятный, захлебывающийся клекот старухи, уже который год молча кипятившей свое яичко: с лицом, помолодевшим от ярости, тыча пальцем поочередно то в Виталия, то в Ангелину Пименовну, Игнатова закричала:
- Вот потому-то они победили в семнадцатом! - И как безумная захохотала.
Комиссия во главе с молниеносно выдвинувшейся вперед Самсоновой подобралась, поджала губы, интересуясь, кто это о н и, а вы, собственно, кто такая будете, не мы, что ли?.. Но старуха уже потухла и скребла как ни в чем ни бывало простой ложечкой по простому яичку, и что с нее было взять, божьего одуванчика, и только в зрачках ее горел, не угасал хитрый огонек, и комиссия, потоптавшись, ушла вместе с удивленным и внутренне подавленным Виталием. А Ангелина Пименовна, отсчитав пятьдесят рублей, спустилась вниз и отдала их Шурке, которая для такого случая консолидировалась с Виталием.
После этого сразу наступила зима. Виталий не приходил. Приходили старичок-антиквар и Шурка с клубящимся котом на плече, вся в заплатах, как этот обветшавший, носящий следы русского модерна дом, это сирое, продуваемое снежным ветром пространство - приходила жаловаться на соседа. Но Ангелина Пименовна ее не поддержала. Виталий курил в своей комнате под рев Шестой симфонии, и Шурка, охваченная оркестром Ленинградской филармонии, как пламенем, неистово колотила ему в стену, а этажом выше стояла Ангелина Пименовна, смотрела на снежные вихри, воспаленную вьюгу, которая металась, как зверь, ищущий путь к родному лесу, натыкаясь на острые шпили Адмиралтейства и Петропавловки, внушительную готику Трезини, ранний классицизм Валлена-Деламота, декоративное барокко Растрелли, русский ампир Воронихина-Захарова и засевая дома и Невскую перспективу тяжелой снежной крупой.
