— Большевик?
Отец замотал головой:
— Что вы, пан офицер! Вот истинный крест. — Он перекрестился на образа.
— Бога не забываешь — это хорошо, — ласково пропел Козич.
— А где есть большевик? — спросил немец.
Василий Демьянович пожал плечами.
— У нас, пан офицер, в селе большевиков нет. Вот хоть у него спросите. — Он кивнул на Козича.
Козич посмотрел на Василия Демьяновича, ласково щуря подслеповатые глаза, и затряс головой:
— Наше село — честное, пан офицер. У нас большевиков нет. А пану Гайшику то доподлинно известно. Он тут был нашим председателем местной власти. Сельский Совет.
— Со-вьет? — грозно переспросил немец.
Василий Демьянович побледнел. Коля видел, как дрогнул кадык на его горле, будто отец поперхнулся.
— Вы же сами, пан Козич, меня выбирали. Я не напрашивался, — сказал он хрипло.
Козич отвел глаза, шевельнул бровями, лицо его расплылось в улыбке.
— То так, пан офицер. Уж лучше выбрать своего брата — мужика, чем, не приведи бог, большевика, антихриста какого-нибудь себе на шею посадить.
Из сеней вернулась мать с бутылью самогона и куском сала, завернутым в белую тряпицу.
Солдаты и полицейские оживились. Отец поставил на стол стаканы. Разлил самогон. Мать нарезала сало.
— Милости прошу.
Немец с лычками встал.
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — повторили остальные.
— А тебе бы, Василек, громче всех кричать, — шепнул Козич прямо в ухо Василию Демьяновичу и тоненько хихикнул.
Тарас Иванович Козич был односельчанином Гайшиков. Коля отлично знал его. Целыми днями возился Козич в своем саду. Таких яблок, как у него, не было ни у кого в селе. Мальчишки, проходя мимо, жадно поглядывали на них, но добраться до яблок было не просто. Над крепким забором тянулись три ряда ржавой колючей проволоки, а по саду бегали две лохматые, страшные собаки. Козич специально бил их, чтобы они были злее… Но сам Козич был незлым человеком. Осенью, когда поспевали яблоки, он охотно пускал мальчишек в свой сад. Ешьте на здоровье! Мальчишки за это помогали ему снимать яблоки с отягощенных ветвей, оборачивать их в тонкую бумагу и укладывать в большие корзины, сплетенные из ивовой лозы. Потом Козич отвозил эти корзины на станцию в Ивацевичи, а оттуда в Варшаву.
Все это он называл «коммерческим предприятием». Из Варшавы он возвращался веселый, заходил в избы, рассказывал о жизни в большом городе, охотно угощал мужиков тонкими, пахучими «городскими» сигаретами.
Жену Козича, Елену, толстую добродушную бабу, все в селе называли по мужу, Тарасихой. Женщины недолюбливали ее — она торговала из-под полы самогоном.
Ходили слухи, что Козич в тридцать девятом году потерял в варшавском банке круглый капиталец. Но слухам этим мало кто верил. А сам Козич, когда у него спрашивали, только смеялся. Откуда у него, у крестьянина, может быть капитал? И в списках сельсовета он числился как середняк. Когда организовался колхоз, Козич охотно вступил в него. Ухаживал за молодым яблоневым садом. Осенью свои яблоки свез в Минск. Вернулся все такой же веселый и так же ходил из избы в избу, угощал мужиков сигаретами и рассказывал о Минске.
Тарасиха по-прежнему торговала самогоном. Несколько раз милиция разбивала самогонный аппарат. Козич платил штраф. А через месяц Тарасиха снова отпускала самогон за наличные и в кредит.
Коля с ненавистью глядел на ласково-лисье лицо Козича, мысленно обзывал его «шкурой» и «гитлеровским подлипалой».
Солдаты и полицейские допили самогон.
У немца с нашивками покраснели и заблестели глаза. Он махнул рукой.
— Будем… обыскать…
Полицейские начали шарить по избе. Один залез на печь, и оттуда полетели старые овчинные тулупы, тряпки, пестрое одеяло, подушки.
Другой сбрасывал с полки книги, рвал их и раскидывал по комнате.
Один из солдат залез в погреб в сенях. Вытащил оттуда горшок сметаны. Сметану тут же съели.
На дворе послышался визг свиньи. Нина кормила ее в сарае и не видела непрошеных гостей.
Мать хотела выбежать из избы, но длинный солдат схватил ее за плечо и оттолкнул. Она ударилась головой об угол печи, прижала руки к ушибленному месту и заплакала.
Отец стоял на середине хаты и бессильно сжимал кулаки.
Не помня себя, Коля бросился к солдату, заколотил кулаками по его груди.
— Не трогай маму!..
Солдат на секунду опешил, потом схватил Колю за шиворот и оторвал от пола. Мальчик беспомощно заболтал ногами в воздухе. Немцы и полицейские засмеялись. Солдат вынес барахтающегося Колю в сени и вышвырнул за дверь.
Коля шлепнулся на землю, расцарапав локоть. Но боли не почувствовал.
Один солдат выводил на улицу свинью, таща ее за веревку, привязанную к передней ноге. Свинья визжала и упиралась. Другой ударил ее сапогом по заду. Свинья взвизгнула и, обезумев, помчалась по дороге. Веревка натянулась. Солдат, державший ее, упал в канаву.
Свинья, прихрамывая, потрусила в поле. Солдат выругался, вскочил и схватился за автомат. Сухо простучала короткая очередь. Свинья рухнула на бок, дернула ногами и замерла.
Нина, прижавшись к яблоне, заплакала.
Тот солдат, что ударил свинью, и двое полицейских, обшарив сарай, пошли на огород.
На Колю никто не обращал внимания. Он шмыгнул к сараю и обошел его с другой стороны. Вот сейчас они найдут тайник с оружием.
Солдат и полицейские остановились на огороде возле самого тайника. Солдат поддел носком сапога сухую ботву, прикрывавшую тайник.
Коля спрятался за сараем и замер. Сейчас расстреляют и отца, и мать, и сестру, и его самого.
Коля отчетливо представлял себе, как полицейские и солдат расшвыривают землю и хворост, как они достают оружие.
— Пошли, — сказал кто-то громко.
«Нашли. Конечно…» — подумал Коля и опять выглянул…
Солдат и полицейские уходили с огорода. Тайник был не тронут. Коля вдруг почувствовал необыкновенную слабость. Отер со лба выступивший пот. Хотел заплакать, но сдержался и, с трудом преодолевая неприятную дрожь в коленях, пошел домой.
Немцы вывели отца из хаты.
— Не беспокойтесь, пан Гайшик. Все в порядке. Вас отвезут в Ивацевичи, допросят, зарегистрируют и отпустят. Уж я похлопочу, — ласково говорил Козич. — Я ж помню, как вы мне новую крышу ладили. Господам немцам нужны работящие люди.
— Пошоль, — сказал один из солдат и толкнул Василия Демьяновича в спину прикладом.
Отец оглянулся.
— Береги ребят, Ольга…
— Шнеллер, шнеллер! — Солдат снова толкнул Василия Демьяновича прикладом.
Отец вышел за калитку и пошел по дороге — босой, без шапки, в серой неподпоясанной рубахе и заплатанных «домашних» штанах. Солдаты и полицейские шли следом, а позади двое полицейских, подымая облако серой пыли, тащили на веревке пристреленную свинью.
До полудня приводили в порядок хату. Пол возле печки и кровати был густо покрыт пухом из разорванных подушек. Страницы книг перемешались — не поймешь, какая от какой. Повсюду валялись черепки битой посуды и стекла. Под образами коптила забытая лампадка.
Коля и Нина терпеливо сбирали пух и совали обратно в наволочки.
Мать ходила по хате, хватаясь то за одно, то за другое. Потом вдруг садилась на лавку и долго сидела молча, безучастная ко всему. Коле становилось не по себе. Уж лучше б она плакала, чем так вот сидеть и молчать. Коля с ужасом думал о том, что случилось бы, если бы немцы нашли оружие. Нет, не надо было его приносить из лесу!.. А что, если Мартын и Алексей не зайдут к ним? Оружие так и будет лежать в тайнике за сараем? А если снова придут немцы и найдут… Может, рассказать матери?.. Нельзя. Вон как переживает за отца, а сунешься к ней с оружием, и вовсе заболеет. Надо с Володькой посоветоваться.
Коля перешел к изорванным книгам и начал собирать их по листикам, отыскивая недостающие страницы в ворохе бумаги. Но постепенно им начало овладевать нетерпение. Скорей бы убраться в хате и — к Володьке. Рассказать ему про обыск, про отца…
Когда порядок в хате был наведен, Коля попросил у матери разрешения сходить к Володьке.
— Сиди дома, — ответила мать. — Еще, не ровен час, и с тобой случится что.
— Чего мне сделают? Я — маленький. А тут всего-то полторы версты.
— Сиди говорю! — Мать посмотрела на Колю сердито. Я пойду в поселок, может, что об отце узнаю. А вы чтоб из хаты ни на шаг! Запритесь и никого не пускайте. Говорите — нет хозяев. — Она вздохнула, накинула на голову платок и вышла.
Коля видел в окно, как зашагала она торопливо прямо через поле. Когда мать скрылась из виду, он сказал:
— Слышь, Нинка, у меня дело важное. Запрись и сиди в хате. А я мигом до Володьки и обратно. Может, и он к нам придет, все веселей втроем-то!
