– Встать. Лицом к стене, руки на стену перед собой, – без особой уверенности выдал сержант, махая автоматом.
– Чего, стрелять в брата-мента станешь? – насмешливо произнес Влад, поднимаясь.
Сержант пробежал руками по одежде Влада. Вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Следователь как завороженный смотрел на оружие. Он вдруг представил, что этот здоровяк-опер запросто мог его минуту назад расстрелять.
– Гражданин Столетин, вы задержаны по подозрению в совершении преступления, – оттарабанил Мокроусов, переведя дыхание, как будто его самого задерживали.
– Ты вообще на кого работаешь? – спросил Влад.
– На правосудие.
– Нет, следак. Ты работаешь на бандитов и извращенцев. А это грех большой…
* * *
– Где же ты был, Одиссей, – прошептал Гурьянов.
Одиссей, бороздящий десятилетиями моря, участвовавший в жестоких битвах, набравший груз подвигов, однажды, возвратившись домой, видит, что это уже не его дом. И начинает считать потери.
В возвращении есть какая-то мистика. Гурьянов, возвращаясь раз за разом домой, обнаруживал эти самые потери. Они преследовали его, забирая самое дорогое. А еще, возвращаясь, он оставлял часть души в тех негостеприимных краях, куда кинули его злодейка судьба и приказ руководства.
Сколько он, беспокойный Одиссей, обошел стран. Сколько раз участвовал в боях, где разыгрывались судьбы планеты и ковалась история. Такая работа у начальника оперативно-боевого отдела одного из самых закрытых спецподразделений – отряда «Буран».
Открываешь потаенный ящичек, где хранится твое прошлое. И будто наяву видишь «Томагавки», крушащие жилые районы и военные объекты, заходящие на боевой заход вертолеты «Апач», ощущаешь смерть, витающую над горами.
И видишь самодовольные отъевшиеся рожи сержанта и двух офицеров армии США, один из которых был разведчиком, из-за которого и затевалась акция. Они искренне считали, что весь мир – это большой Голливуд. А агент ЦРУ, воспринимавший поездку с пересечением границы одной южной страны, как сафари, был полным болваном, так же как и его начальники. Посылать «секретоносителя» на такую экскурсию и надеяться, что с ним ничего не случится, – на это способны только янки. Тогда у Гурьянова была информация о времени и месте появления объекта. Штатовцы не успели понять, что произошло, как очутились в крепких руках русских спецов. Насколько знал Гурьянов, именно эта его операция позволила решить России ряд щекотливых проблем.
Вернувшись из той командировки, Одиссей понял, что его очаг остыл. Инга дождалась мужа, а потом спокойно заявила, что уходит.
– Мне все это надоело, – только и сказала она. – Я устала тебя ждать. Устала за тебя бояться. В конце концов, я просто устала.
– Инга, как ты можешь? – промямлил он.
– Ты мне не нужен. И детям не нужен…
Глухая стена непонимания между ними росла кирпичик за кирпичиком все последние годы. Расстались они странно, как чужие люди. Гурьянов, который без труда устанавливал оперативные контакты с людьми любой национальности, мог вызвать на откровение кого угодно, не в состоянии был найти общий язык со своей женой. Она уехала в Питер, к матери, забрав двоих сыновей-близняшек.
Потом опять были заброски в дальние страны, некоторые из которых у всех на слуху, а о других большинство людей даже не слышало. Но там везде велась вечная глобальная игра. Никита и его ребята возвращались с задания, не потеряв ни одного человека, оставляя за собой пожары, посеченные осколками, продырявленные пулями тела врагов.
И вот однажды, вернувшись домой из этого «погружения» – очередного локального ада, где приходилось играть роль то ли ангела небесного, то ли черта с вилами, он услышал на автоответчике настойчивое:
– Никита, ты мне нужен.
Брат очень редко просил его о чем-то. Слишком на многое они смотрели по-разному. Слишком много недоговоренностей, обид накопилось между ними. Каждый плыл по жизни, выбрав свой курс. Но вот только странно получилось в итоге – Никита Гурьянов, выбравший войну, жив. А Константин Гурьянов, стремившийся к богатству, комфорту и спокойствию, пал, изрешеченный пулями.
Ну и что делать тебе, полковник, на пепелище? Что должен предпринять ты, который прошел через ад, когда дорогие тебе люди убиты?
Сразу после расстрела Гурьянов созвонился с председателем совета директоров компании «Амстан» Владимиром Лупаченко.
– Ты не представляешь, какой это удар для меня, – сказал тот. – Костя… Да что говорить. Нам бы встретиться. Думаю, сегодня ты нуждаешься в помощи.
Гурьянов приехал в только что отреставрированный дом в центре Москвы с бронзовой вывеской «Финансово-инвестиционная компания «Амстан». Просторный кабинет был обставлен дорогой итальянской мебелью. Лупаченко, атлетического сложения, седой, уверенный в себе мужчина – типичный «новый русский» старого разлива, крепко пожал гостю руку.
«Володька Лупаченко из тех, на кого можно положиться», – не раз говорил брат.
– Вот что, Никита Владимирович, – сказал он. – Я понимаю, тебе не до хлопот. С похоронами… Я все организую. О деньгах не беспокойся… Эх, уходят, уходят люди. Жизнь эта проклятая. У кого не выдерживает сердце…
– Кому в сердце стреляют.
Они опрокинули по большой рюмке. Водка была отличная.
– А я даже не поговорил с Костей по приезде, – вздохнул Гурьянов. – Черт, всегда кажется, что впереди много времени. А оказывается, время уже исчерпано. Все, остановка. Шлагбаум.
– Да уж. – Лупаченко налил еще водки.
– За что могли его убить? – спросил Гурьянов. – Ты же имел дела с Костей.
– У Кости было полсотни деловых партнеров. Знаешь, что такое посредничать в многоходовых финансовых операциях? Это длинная цепочка. Где-то происходит обрыв. Кто-то кидает тебя и уходит с деньгами. И деньги висят на тебе. Притом такие деньги, которые ты отдать не сможешь никогда. А к тебе приходит «крыша». Тебя вывозят за город и заставляют переписывать имущество, которое чаще всего не может компенсировать даже малой толики долга. Наконец, если нечего больше взять, тебя убивают. В назидание. Чтобы другим неповадно было. Вся эта система держится на том, чтобы было неповадно. Это тебе не государственный беззубый арбитраж, который налагает штраф в миллион долларов на фирму, у которой на счету сто рублей, и подставной директор гол как сокол. Бандитский арбитр доходит до самой сути.
– И кто ответит за все? – невесело спросил Гурьянов.
– Милиция вряд ли что найдет. – Лупаченко провел ладонью по своим седым волосам. – Хотя бывает всякое…
– Значит, забыть обо всем?
– Ты только самодеятельностью не занимайся.
– Да какая там самодеятельность? – развел руками Гурьянов. – Кто я такой?
– Бывает, люди в таких ситуациях начинают делать глупости… Против танка не попрешь, Никита.
Лупаченко не знал, что Гурьянов имеет отношение к Службе. По легенде полковник был мелким бизнесменом…
Гурьянов сел в кресло, прикрыл глаза. Боль опять нахлынула на него. Не физическая. Когда говорят, что болит душа, это очень точные слова. Это была именно боль. А еще полковник ощущал на себе неподъемную тяжесть, имя которой – горе.
Как пел Александр Городницкий:
И дом твой пуст и разорен,И ты добыча для ворон,И гривенник пылится на полу.
Что делать полковнику, прошедшему огонь, воду и медные трубы, который обнаружил: пока он сдерживал врага на дальних подступах, тот пришел к нему домой и разорил его?
Гурьянов выпрямился, встряхнул головой. Нет уж, пока он не добыча для ворон. И не скоро ею будет. У живых же есть свои долги. А долги надо оплачивать…
* * *
– Волк должен иметь острые зубы, братишка, – говаривал Зима, когда на него находило философское настроение. – Без зубов волк – это шкура с мясом. Зубы… У кого это ствол или кастет, у кого мускулы. А у меня… Вот он, мой зуб, – он быстро выкидывал вперед руку, в которой магическим образом появлялась финка.
Она перелетала от пальца к пальцу, совершала невероятные движения. Владел он финкой так же, как фокусник колодой карт.
– Попробуй, – предлагал он.
Художник пробовал повторить хотя бы одно из движений, и нож падал на пол. Но постепенно тоже начинал оживать. Ученик учился быстро.
– Запомни, перо – это самый уважаемый инструмент. Из пистолета шмальнет любой фраер, – напутствовал Зима. – Ствол – оружие для травоядных. Финка – зуб волка…
После случая с Бузой Художник так и не мог окончательно отойти. Иногда на него накатывали воспоминания. Он вспоминал лицо Бузы, радостный его оскал, когда тот заносил прут над головой. Вспоминал запах из его рта, и к горлу опять подкатывала тошнота. А вслед за ней приходила ненависть. Прошло уже полгода, но этот запах преследовал его.
С Бузой Художник не пересекался – они учились в разных школах, ходили по разным улицам. Но он неустанно рисовал в воображении тот момент, когда они встретятся. Что же будет тогда?
