«Волк должен иметь острые зубы». Эта фраза Зимы засела в сознании. И однажды Художник решился. На кухне дома лежал тесак для резки мяса, и вид у него был угрожающий. Художник взял его и потратил целый день, затачивая до остроты бритвы.
Он не верил, что решится на следующий шаг. Но снова подкатывала тошнота, и снова всплывал оскал Бузы.
Художник был с утра как пьяный. Но он окончательно решил для себя, что час настал.
Вечером он подстерег Бузу в парке, когда тот развлекался на скамеечке с Нинкой из пятого дома по улице Гагарина. Она была известной на весь Дедов девицей, изгнанной из школы, стоявшей на учете в милиции, кожно-венерологическом и психиатрическом диспансерах.
Для Бузы вечер выдался удачный. Он вместе со своими прихвостнями обобрал пьяного в дым мужичка, возвращавшегося домой с зарплатой. Нинка тут же выманила у него часть добычи.
Они устроились на самом отшибе, где просторный парк спускался к реке. Художник дождался, пока они закончат свои дела. Нинке что-то не понравилось, она подняла визг. Буза ястребом налетел на нее, ударил несколько раз и отнял свои деньги. В результате она, в голос завывая и отчаянно матерясь, поплелась прочь.
Буза еще посидел на скамейке, икая и посасывая пиво. Потом встал, пошатываясь.
– Привет, Буза, – из-за кустов выступил Художник, держа руку за спиной.
Буза тупо уставился на пришельца. Узнав худую, невзрачную фигуру, широко улыбнулся:
– Чего, козел, за добавкой? Это мы быстро. – Он протянул вперед лапу и шагнул навстречу Художнику. Тот выкинул из-за спины руку с тесаком.
– Ты чего, козел? Ты на кого!.. – отступив на пару шагов, взвизгнул Буза.
Решимость Художника улетучивалась с каждой секундой.
– Брось нож! И делай ноги, пока я добрый! – прошипел Буза.
Художник понял, что его враг до дрожи в коленках боится этого тесака, и шагнул вперед.
– Ладно, сопля зеленая… Расходимся, да? – Буза поднял руки. – Я добрый!
А решимость все уходила, как воздух из проткнутого воздушного шара. Художник уже понимал, что не сможет исполнить задуманного.
Буза тоже понял это. Победно осклабился. И теперь уже сам прикидывал, как бы ловчее кинуться на противника и вырвать у него оружие.
Художник ощутил, как опять пахнуло изо рта Бузы отвратительным запахом. И мир будто поплыл куда-то.
Острая сталь рассекла протянутую руку. Раненый Буза взвыл, в глазах его вспыхнул бенгальским огнем животный ужас.
А Художника эта волна тошноты, подкатившая к горлу, уносила все дальше. Он с размаху, неожиданно легко, всадил тесак в толстое брюхо Бузы. И, выпустив рукоятку, отскочил.
Буза удивленно смотрел на торчащую из его тела рукоятку. Хотел что-то сказать. Упал на колени, держась за вспоротый живот. И заскулил как побитая собачонка.
– Ты чего?.. Ты че, совсем, да?.. – слабо шипел он, корчась.
Художник стоял над ним. Сердце бешено колотилось в груди, душа ликовала, была преисполнена сознанием своего могущества. Единственно, чего не было, – жалости. Художник был волком. А Буза умирал, как разделанный мясником хряк…
Тесак Художник выбросил в речку. И вскоре понял, что то самое чувство тошноты не оставило его. И он вовсе не скинул лежавшую на душе тяжесть. И Буза останется с ним на всю жизнь…
* * *
Десять суток провел Влад в изоляторе. Настроение было неважное, но панике он не поддавался. Не в первый раз в подобном положении. Однажды откуковал десять суток – это когда крушил долгопрудненских, напавших на опергруппу РУБОПа. Что ему тогда шила прокуратура? Почти то же самое – превышение должностных полномочий, нанесение телесных повреждений. В другой раз задерживали чеченскую бригаду, убившую заложника. Один из неистовых детей гор промолвил, что теперь он и Влад – кровники, после чего на полгода приземлился на койку в тюремной больнице, а оперативник на двое суток заехал на нары.
Вот только сейчас все было куда подлее. В первые сутки как бы случайно его сунули в камеру к пятнадцати уголовникам, чтобы образумить.
– Мент, – прошел шелест, когда он переступил порог камеры.
Один из старейшин камеры, типичная татуированная психованная уркаганская образина, развязной походкой подвалил к нему и попытался выяснить отношения. Влад взял его за шею, а потом швырнул об стенку. И объявил обалдевшим от такого напора сокамерникам:
– Менты сейчас в ментовке. А я задержанный за то, что козлов, которые детей насилуют, давил. Кто против того, чтобы козлов давить? – Он обвел всех хмурым взглядом.
Против никого не было. В добром уме связываться с разогнавшимся на всех парах Бронепоездом не станет никто.
Потом его перевели в другую камеру, где сидели помощник прокурора, бравший взятки по делам о групповых изнасилованиях, сотрудник налоговой инспекции и три милиционера из патруля, грабившие в свободное время квартиры «новых русских».
Его постоянно вызывал следователь, пытался припереть свидетельскими показаниями и вещдоками сомнительного происхождения. Влад смеялся в ответ.
– А как вы объясните, что, выйдя из ИВС и обратившись в медпункт, гражданин Маничев имел многочисленные телесные повреждения? Вот справочка: – Мокроусов протягивал бумагу.
– Он чего, из офиса Гринписа вышел? – отвечал Влад. – Он из ИВС вышел. Так что спрашивайте его сокамерников, кто ему массаж делал.
– Они показывают, что Маничев жаловался на избиения со стороны милиции.
– Ну и что? Мы же РУБОП, а не прокуратура. Нас уголовники не любят. Вот и оговаривают.
Как и ожидалось, все закончилось ничем. Двери темницы распахнулись. Владу вернули вещи, деньги, пистолет, удостоверение.
Никто его не встречал. На улице было свежо – моросило, а температура упала до пятнадцати градусов. Лето выдалось дождливое и промозглое. Но Влад наслаждался капающими на лицо каплями, резкими порывами ветра и открытым пространством.
На работе в кабинете Ломова не было. Балабин, печатавший документ, аж подпрыгнул на месте:
– Влад! Мы звонили в прокуратуру. Думали, ты к вечеру выйдешь. А то бы встретили.
– Ничего, – отмахнулся Влад. – Как у нас тут?
– Таскали всех в прокуратуру по твоему поводу. Ну уроды там конченые.
Потом Влад отправился к начальнику отдела Казанчеву. Тот встретил его сухо и смотрел не в глаза, а куда-то в сторону.
– Ну что, товарищ командир, давай начистоту. Что за камень у тебя за пазухой? – спросил оперативник.
– Ты не представляешь, какие тут битвы были. И из управления по борьбе с личным составом меня атаковали. И из министерства. Вот, – показал Казанчев на пачку газет. – Это статьи с описаниями страданий Маничева. Вцепились в тебя они, – начальник отдела показал глазами наверх. – Казнить, нельзя помиловать… Ну мы переставили запятую. Так что сегодня – казнить нельзя. Но и миловать никто не собирается… В общем, выторговали мы тебя с условием, что не будешь мозолить глаза.
– Что сие означает?
– Что твое место – вакантное. Собирайся на землю. В отделе участковых тебе местечко нашлось.
– Лучше пропуска у входа проверять. Прекрасно себя чувствуешь, – усмехнулся Влад.
– Чего смеешься?
– Потому что смешно… Давай листок. Рапорт буду писать.
Казанчев протянул Владу листок и авторучку, и тот вывел своим неразборчивым почерком:
«Прошу уволить из органов внутренних дел».
– Не дури, Влад. Через год-другой мы тебя выдернем обратно. А ты пока всех семейных дебоширов переборешь.
– Ты не представляешь, как мне все это надоело.
– Что надоело?
– Извиняться перед насильниками детей… Пока. – Влад поставил размашистую роспись и поднялся. – Привет Политику.
Но если уж началась черная полоса, то тянуться ей и тянуться. Кто-то на небесах будто решил испытать Влада на прочность.
После визита на работу он отправился в приглянувшийся ему уже давно бар на Ленинградском проспекте. Там немножко поднагрузился, что, впрочем, настроение не подняло, и двинул до дома.
– Значит, из командировки? – зло посмотрела Люся на него. После его задержания Николя, чтобы не беспокоить жену товарища, наплел ей о срочной командировке.
– Ага. Из Пензы, – усмехнулся Влад.
– И не мог две недели позвонить?
– Не поверишь – ни секунды времени не было.
– И летал без чемодана, без вещей…
– Срочно надо было. Один бандит авторитетный там нарисовался.
– Ты все врешь. Все врешь. Ты мне постоянно врешь! Твои эти шлюхи!
– Где это ты видела шлюх? Нет у меня на них времени.
– Ты сутками неизвестно где. У тебя на пиджаке женские волосы.
– Один раз. И то тогда рейд по притонам проводили.
– Ты врешь! – крикнула Люся яростно.
Нельзя сказать, чтобы Влад не заруливал иногда налево. Не стеснялся он использовать отговорки типа: «Был на операции». Но сейчас ему было обидно слышать подобные упреки.
– И ты пьян. Ты опять пьян…
– В меру, – буркнул Влад.
– Цветы не даришь. О любви когда в последний раз мне говорил?
