Я покраснела. Мне-то казалось, Уосерит на моей стороне.
— Фараон Сети считает, что это мило, — признала она. — Ты и вправду мила. Однако через пару лет такое поведение забавным не покажется. Что ты будешь делать, когда тебе исполнится двадцать? А тридцать? Когда кончится все золото, которое ты унаследовала от матери, — кто тебя поддержит? Разве Пасер ни разу об этом не упоминал?
— Нет. — Я прикусила губу.
Уосерит подняла брови.
— А другие наставники?
Я покачала головой.
— Значит, тебе еще многому нужно учиться, пусть ты и знаешь язык хеттов.
В тот вечер, когда я раздевалась перед сном, няня заметила мою необычайную молчаливость.
— Что такое? И в языках не упражняешься?
Мерит налила из кувшина в таз воды и протянула мне полотенце.
— Какой смысл упражняться? Где я буду говорить? Языки нужно учить визирям, а не царевнам-сиротам. Раз девушка не может сделаться визирем…
Мерит со скрипом придвинула скамью и села рядом со мной. Она изучала мое лицо в бронзовом зеркале. Наверное, ни одна няня настолько не отличалась от своей подопечной. Кости у Мерит широкие, а у меня тонкие; Рамсес часто говорил, что когда Мерит сердится, то складки у нее на шее раздуваются, как мешок пеликана. Большая часть телес у нее приходится на бедра и грудь, а я не могу похвалиться ни тем ни другим. Няня растила меня с того самого дня, как мать умерла родами, и я любила Мерит, словно родную мауат[10]. Сейчас Мерит поняла мою беду, и взгляд ее подобрел.
— Ах… все оттого, что Рамсес женится на Исет.
Я посмотрела на нее в зеркало.
— Значит, это правда?
Няня пожала плечами.
— Ходят слухи во дворце. — Мерит нетерпеливо переступила с ноги на ногу, на щиколотках у нее негромко стукнули фаянсовые[11] браслеты. — Я-то, конечно, надеялась, что он женится на тебе.
— На мне? — Я вспомнила слова Уосерит. — С какой стати?
Мерит взяла у меня полотенце.
— Ты ведь царская дочь, хоть и родственница Еретика и его жены.
Мерит имела в виду Нефертити и ее мужа Эхнатона, который запретил подданным поклоняться всем египетским богам, кроме Атона, и тем разгневал бога Амона. Имена Эхнатона и Нефертити в Фивах никогда не произносили. Их называли просто еретиками, и, даже еще не зная значения слова, я уже понимала, что это что-то плохое. Мне представилось, как Рамсес смотрит на меня большими голубыми глазами и просит стать его женой, и по телу у меня прошла теплая волна.
Мерит продолжала:
— Твоя мать наверняка выдала бы тебя замуж за царя.
— А если я не выйду замуж? В конце концов, Рамсес, быть может, не чувствует ко мне ничего такого… что я чувствую.
— Тогда ты станешь жрицей. Но ведь ты каждый день ходишь в храм Амона и знаешь, как они живут. — Мерит встала. — Никаких тебе быстрых скакунов, никаких колесниц.
Я подняла руки, и Мерит сняла с меня расшитое бисером платье.
— Даже если я стану верховной жрицей? — спросила я.
Мерит рассмеялась.
— Ждешь смерти Хенуттауи?
Я покраснела.
— И не думаю.
— Тебе уже тринадцать лет. Почти четырнадцать. Пора решить, где твое место.
— Почему сегодня все так говорят?
— Потому что после коронации Рамсеса все изменится.
Я натянула ночную тунику и забралась в постель. Мерит глянула на меня сверху вниз.
— Глаза у тебя, как у Тефера, — ласково сказала она. — Так и светятся.
Пятнистый миу[12] свернулся рядом со мной клубочком. Мерит с улыбкой посмотрела на нас.
— Мои зеленоглазые красавчики!
— Исет все равно красивее.
Мерит присела на край постели.
— Ты не хуже любой девушки во дворце!
Я закатила глаза и отвернулась.
— Не выдумывай. Мне до нее далеко.
— Исет старше тебя на три года. Через годик-другой ты станешь взрослой, войдешь в тело.
— Аша говорит, что я никогда не вырасту, буду коротышкой, как придворные карлики, даже когда мне стукнет двадцать.
Мерит опустила подбородок, и пеликаний мешок у нее на шее сердито заколыхался.
— Много твой Аша понимает! Когда-нибудь ты станешь высокой и красивой, словно сама Исида[13]! Ну, если не такой же высокой, то уж красивой точно, — на всякий случай оговорилась няня. — У кого еще во дворце такие глаза? Они у тебя как у матери. А улыбка, как у твоей тетки.
— Нет у меня ничего, как у тетки, — сердито ответила я.
Впрочем, Мерит выросла при дворе Нефертити и Эхнатона, и кому, как не ей, знать, так ли это. Отец ее был могущественный визирь, и Мерит нянчила детей самой Нефертити. Когда в Амарну пришла чума, погибла вся семья Мерит и две дочери Нефертити. Мне няня о них не рассказывала, и я понимала: она не хочет вспоминать о беде двадцатилетней давности. Еще я знала от Пасера, что верховный жрец Рахотеп служил некогда моей тетке, но спрашивать об этом у Мерит я боялась. Таково было для меня собственное прошлое — прищуренные глаза, шепот, неизвестность.
Я покачала головой и пробормотала:
— Ничего у меня нет общего с теткой.
Мерит подняла брови.
— Может, Нефертити и была еретичкой, но она — первая в Египте красавица на все времена.
— Красивее, чем Хенуттауи? — не поверила я.
— Хенуттауи рядом с ней, как бронза рядом с золотом.
Я попыталась представить лицо красивее, чем у Хенуттуи, но не смогла. В душе я даже пожалела, что в Фивах не осталось изображений Нефертити.
— Думаешь, Рамсес выберет Исет, потому что я в родстве с Отступницей?
Мерит укрыла меня одеялом, и Тефер протестующе мяукнул.
— Думаю, Рамсес выберет ее потому, что тебе тринадцать, а ему — семнадцать. Но скоро, моя госпожа, ты станешь взрослой и будешь готова принять судьбу, которую себе изберешь.
Глава вторая
ТРИ СТРОЧКИ КЛИНОПИСЬЮ[14]
Последние семь лет я каждое утро отправлялась из своих покоев в маленький храм Амона неподалеку от царского дворца. Там, под известняковыми колоннами, мы, ученики эддубы, сидели и хихикали, дожидаясь, пока к нам, шаркая, приблизится наставник Оба. На ходу он, словно мечом, разил посохом каждого, кто не уступал дороги. В храме жрецы окуривали наши одежды священным благовонием кифи, и от нас пахло благословением Амона. Мы с Рамсесом и Ашой обычно наперегонки неслись к белому зданию эддубы, но после вчерашней коронации все стало иначе. Рамсес больше не придет, а Аша без него бегать постесняется. Будет говорить, что он уже взрослый. А потом тоже меня покинет.
Мерит вошла в спальню, и я хмуро последовала за ней в туалетную комнату. Я подняла руки, и она застегнула на мне полотняный пояс.
