Няня присела на край постели.
— Не знаю, госпожа. Не забывай: твоей матери довелось многое пережить. Все, кого она любила, погибли в огне.
Часть Малькаты, пострадавшую от пожара, так и не восстановили. Во дворе все еще оставались почерневшие камни, обломки обгоревших деревянных столов, обвитые виноградными лозами и заросшие сорной травой. В возрасте семи лет я упросила Мерит отвести меня туда; я стояла, замерев, и пыталась представить, где был мой отец, когда вспыхнул пожар. Мерит сказала, что загорелось из-за опрокинувшегося масляного светильника, но мне как-то раз удалось подслушать разговор визирей. Речь шла о каких-то темных делах, о заговоре с целью убить моего деда, фараона Эйе. За этими стенами в пламени погибла вся моя семья: брат, отец, дед и его жена — царица. В живых осталась только мать — она вышла погулять в парке. Узнав о гибели фараона, полководец Хоремхеб явился во дворец вместе со своим войском и заставил ее выйти за него замуж. Мать была единственной ниточкой, ведущей к трону. Интересно, мучила ли Хоремхеба совесть, когда Мутноджмет отправилась в объятия Осириса с именем моего отца на устах? Я часто думала о ее последних днях. Как раз в тот миг, когда бог Хнум[24] вылепливал на гончарном круге мое ка[25], ка моей матери отлетело навеки.
Я оглянулась на Мерит, грустно смотревшую на меня. Она не любила, когда я спрашивала о матери, но отвечать не отказывалась.
— А перед смертью, — продолжала я расспросы, хотя давно знала ответ, — кого она звала?
Лицо Мерит стало еще серьезнее.
— Твоего отца. И…
Я повернулась к няне, позабыв об ароматической палочке.
— И?
— И свою сестру.
Я удивленно взглянула на Мерит.
— Раньше ты не говорила.
— Потому что нечего тебе тут знать, — быстро сказала она.
— А она правда была еретичкой?
— Госпожа!..
Я поняла, что Мерит хочет замять разговор, и уверенно кивнула.
— Меня назвали в честь Нефертити. Моя мать не могла считать ее вероотступницей.
Во дворце не произносили имя Нефертити, и Мерит поджала губы. Она развела руками, глядя куда-то вдаль.
— Вероотступницей была не столько царица, сколько ее муж.
— Эхнатон?
Мерит замялась.
— Да. Он запретил поклоняться богам, разрушил храм Амона и заменил статуи Ра своими собственными.
— А моя тетка?
— Она все улицы заполнила своими изображениями.
— Вместо изображений богов?
— Да.
— Тогда где же они? Я ничего подобного не видела.
— Ясное дело, не видела. — Мерит поднялась. — Все, что ей принадлежало, уничтожили.
— Даже имя моей матери, — сказала я и повернулась к наосу.
Дымок от благовоний плыл над лицом богини. Когда умерла моя мать, Хоремхеб забрал все.
— Можно подумать, я родилась на свет без акху и у меня вообще не было предков. Знаешь, — доверительно сообщила я, — в эддубе правление Нефертити вообще не изучают. И правление фараона Эйе, и Тутанхамона.
Мерит кивнула.
— Хоремхеб стер из свитков их имена.
— Он отобрал у них жизнь. Правил только четыре года, а нас учат, что он правил десятки лет. Я-то знаю. И Рамсес знает. А чему будут учить моих детей? Они вообще не узнают о существовании моей семьи.
Каждый год во время празднества Уаг[26] — дня поминовения мертвых — жители Египта посещают гробницы своих предков. Но мне некуда было пойти, чтобы почтить ка моей матери или ка моего отца, некуда отнести благовония или сосуд с оливковым маслом. Гробницы их спрятали где-то в горах, подальше от жрецов и от ненависти Хоремхеба.
— Кто вспомнит о них, Мерит? Кто?
Мерит положила руку мне на плечо.
— Ты.
— А когда я уйду в царство мертвых?
— Постарайся не уходить из людской памяти. Те, до кого дойдет о тебе слава, заинтересуются твоим прошлым и узнают о фараоне Эйе и царице Мутноджмет.
— А если у меня не получится — они сгинут навеки.
— И Хоремхеб восторжествует.
Глава третья
КАК СЛУШАЮТ КОШКИ
Верховный жрец возвестил, что Рамсесу должно жениться в двенадцатый день месяца тота. Его выбрали как самый благоприятный день сезона Ахет. Когда я шла из дворца к храму Амона, на озере уже теснились лодки с припасами и подарками для празднества.
Наконец жрецы закончили обычную церемонию. В храме я держалась тихо, и даже наставник Оба не нашел к чему придраться.
— Что с тобой, царевна? Фараон Рамсес и Аша ушли и тебе не с кем порезвиться?
Я посмотрела на него. Кожа наставника походила на измятый лист папируса, даже вокруг носа были складки. Ему было лет пятьдесят, но Оба казался таким же древним, как потрескавшаяся краска на стенах моей комнаты.
— Да, все меня бросили, — пожаловалась я.
Наставник Оба рассмеялся каким-то неприятным смехом.
— Все тебя бросили. Все! — Он оглянулся: двести учеников шагали вслед за ним к эддубе. — Наставник Пасер сказал, что ты очень способная ученица, и вот теперь я думаю: в чем же ты отличилась — в постижении языков или в лицедействе? Быть может, через несколько лет мы увидим тебя в каком-нибудь представлении при дворе?
Остаток пути до эддубы я не произнесла ни слова. Позади раздавался скрипучий смех наставника. Мы вошли в класс, но я была так сердита, что даже не обратила внимания на слова Пасера:
— Сегодня мы начинаем изучать новый язык.
Я не помню ни чем мы в тот день занимались, ни как Пасер начал обучать нас новому языку — языку шазу. Вместо того чтобы слушать, я разглядывала сидевшую впереди девочку. Ей было не больше девяти лет; она заняла циновку, где раньше сидел Аша. Когда настало обеденное время, она убежала вместе с какой-то своей ровесницей, и я сообразила, что теперь мне даже не с кем пообедать.
— Кто хочет в кости поиграть? — спросил, едва прожевав, Баки.
— Я могу, — сказала я.
Баки оглянулся на кучку мальчишек — они явно не желали моего участия.
— Мы… с девчонками не играем.
— Всегда же играли, — заметила я.
— А сегодня не играем.
Остальные закивали, и у меня вспыхнули щеки. Я вышла во двор — посидеть в одиночестве — и вдруг увидела Ашу на каменной скамье, где мы всегда с ним обедали.
— Аша! — воскликнула я. — Что ты здесь делаешь?
Аша положил тисовый лук на скамью.
— Воинам тоже нужно есть, — ответил он, пристально глядя на меня. — Что случилось?
Я пожала плечами.
— Мальчики не берут меня играть в кости.
— Кто не берет? — возмутился он.
— Какая разница.
— Как это — какая? — Голос его посуровел. — Кто?
