Рассекая прозрачно-чистый и звонкий, как хрусталь, лесной воздух и ломая лязгом скрипучих вагонов чуткую тишину подкрадывающиейся с севера осени, скользим по лоснящимся стальным путям вперед и вперед.
Долго стоим на узловых станциях, на разъездах.
Скорость – двести километров в сутки.
В каждом вагоне солдат с винтовкой.
Это – наши «дядьки».
Точное назначение дядек неясно ни нам, ни им. В общем они должны нас охранять. От кого? От чего?
Но само собой разумеется, что они должны блюсти «порядок».
В головном вагоне едет ядро охраны из пятнадцати человек под командой старшего унтер-офицера. Наши «дядьки» подчинены ему.
В каждом вагоне множество туесов, боченков с пивом и бражкой…
Пьянка. Веселье.
– Веселись, душа и тело…
– Отечеству защищать едем!..
Песни – озорные, лихие, буйные. Пляс. Пузырится, хрипит гармонь…
На каждой остановке все вываливаются из нутра вагонов на платформу.
Бесстыдно пристают к бабам, к девушкам, продающим ягоды, молоко…
На каждой остановке – драки.
Вагон на вагон. Стенка на стенку.
– У-р-р-ааа!!.
Заводские на деревенских.
Уезд на уезд.
– У-р-р-ааа!!!
В Вологде догнали эшелон новобранцев-вятичей, отправляющихся в Москву в пехоту.
Через пять минут разыгрался форменный бой. Первое «крещение».
Вятичи в драке виртуозы. Пехота одолела императорскую гвардию.
С диким гиканьем, с соловьиным разбойным посвистом гоняли вятичи наших под вагонами, обстреливая щебнем и увесистыми талями.
Некоторых угнали в июле за станцию, ловили поодиночке и избивали.
Человек двадцать получили серьезные ранения: головы и лица в синяках, в крови.
Одному распороли финкой живот.
«Дядьки» наши не вмешиваются ни во что. Им выгоднее, чтобы новобранцы скоротали дорогу за такими «занятиями», чем задумывались над тем, кто, куда и зачем их угоняет.
* * *
Когда драка приняла особо значительные размеры, грозившие целости «государева имущества», каким являются сейчас новобранцы, начальник конвоя вызвал для ликвидации драки городскую пожарную команду. Старинный русский способ. Помогает между прочим.
Я впервые за всю жизнь наблюдал бравых пожарных в роли водворителей общественного порядка.
Армейскую пехоту с грехом пополам утихомирили, усадили в вагоны и протолкнули на московскую линию. Нашу партию собирали два часа.
Двенадцать душ так и не нашли. Пропали без вести. Как в настоящем «сражении».
«Дядьки» и вагонные старосты сбились с ног. Начальник конвоя, топорща прокопченные трубкой рыжие усы, грозил нам с подножки своего вагона:
– Хулиганы!.. Драчуны!.. Подождите! Дай бог только добраться до Петербурга, Там вам покажут. Возьмут голубчиков в оборот. Всю дурь повытрясут.
Но это говорится «для проформы». Все начальство понимает, что этим способом новобранцы изливают свою тоску, и что, не будь этого, они начали бы громить что-нибудь более важное с точки зрения «государственных устоев.
* * *
В вагоны натаскали груды щебня и песка. Во время движения поезда настежь открыты обе двери теплушки. И горе прохожему, попадающему в «сферу досягаемости».
Его обстреливают градом камней.
Когда камень удачно попадает в висок или в темя прохожего, из вагонов несется одобрительный хохот. Рукоплескания приветствуют меткого стрелка.
А там, внизу, под насыпью оглушенный человек, отирая платком выступающую из раны кровь, грозит нам в бессильной злобе кулаками.
– Жулье!.. Чингисханы!..
Кое-где в вагоны затащили девок и держат на положении арестованных.
Едем. Едем. Едем.
Отмечаем слезами и кровью каждый шаг.
Кровавая дорога и нерадостная…
* * *
Какая масса леса!
На протяжении тысячеверстного пути по обеим сторонам плотной стеной стоят нетронутые хвойные и лиственные массивы.
Изредка мелькают желто-бурые волнистые просторы полей, маленькие деревушки и села с деревянными церковками и запечатанными по случаю войны «казенками».
Рядом с хорошими сосновыми избами под железом ютятся жалкие покосившиеся хибарки на курьих ножках с бараньей брюшиной в окнах вместо стекол. Это – у самой «чугунки», а что же дальше?
Дальше патриархальный быт, кремень, трут, лучина, лешие, водяные, домовые, ведьмы, колдуны, знахарки, громовые стрелы, килы, почечуй, бог, Илья-пророк, разъезжающий на колеснице по небесной мостовой.
Культура дальше чугунки не идет. И вот эту многоликую, серую, вымирающую от дикости, темноты и налогов деревню взнуздали, пришпорили, вздернули на дыбы и сказали:
– Иди и бей немца, ибо немец есть враг мировой культуры…
Пермяки и вятичи, оторванные от обычного труда, призваны защищать не только веру, царя и Отечество, но и «мировую культуру».
* * *
На станции «Уклейка» разгромили буфет, разграбили все до последнего кусочка.
Теперь громят на каждой станции.
– Кровь проливать едем!
– Чего там? Бей! Бей!
И бьют. Разносят в щепы буфеты, ларьки, лавчонки, лотки.
Все, как водой, смоет через десять минут после нашего приезда на станцию.
Буфетчики в ужасе разбегаются.
– Кровь проливать едем, а вы, паразиты, наживаетесь тут!
– Бей, не жалей! Бей!
– Синя дудка моя, ух-я…
– Веселуха моя ух-я!..
У дядьки нашего вагона, Чеботаренко, длинные пушистые усы и маленькие миндальные глазки.
Грустно качая бритой головой, он спрашивает меня:
– Що же такое робится на билом свити? Що робится? Очумели хлопци зовсим.
Шалости новобранцев по сравнению с тем, что готовит начальство на фронте – микроскопическая капля в море.
– А ну, хлопци, давайте-ка лучше солдатские песни спивать, – суетится Чеботаренко, сбивая в тесный круг непокорную толпу.
– Давай! Давай!
И смешно балансируя негибким телом, по-птичьи взмахивая руками, дядька заводит:
– Пишет, пишет царь Германский,Пишет русскому царю… гу-гу-гу…
Неожиданно ставшая дисциплинированной людская масса стройно подхватывает:
– Всю Россию завоюю,И тебя в полон возьму… гу-гу-гу…
Хорошо поют новобранцы. Дядькины глаза-миндалинки увлажняются. Он весь в движении, в экстазе творчества. Дирижирует и руками, и ногами, и губами, и головой.
Он доволен, дядька. Еще бы: дисциплинирует новобранцев патриотической песней…
У Анчишкина раздвоение. Как западник, как человек высокой культуры, он должен проклинать новобранцев за их грубость, за грабеж. Как патриот, он должен им все прощать, быть оптимистом, ибо это – живая сила страны, опора, народ-богоносец, который…
И он, часами не вылезая из своего угла на верхней полке, благоразумно закрывает на все глаза. Прячет совесть в пушистых ресницах и молчит, молчит…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
