Заметьте, я не сказал ему ни одного лживого слова! Я терпеть не могу лгать, даже если мне приходится слегка плутовать, умалчивая о чем-то. Но в конце концов я всего лишь хотел пощадить достоинство этого бедняги, обращаясь с ним скорее как со своим поставщиком, а не как с попрошайкой. И вот я достал из кошелька три монеты по одному медину, потом три по пять, делая вид, что занят самым точным подсчетом.
Он вытаращил глаза.
— Я на столько и не надеялся, сын мой. Даже на половину…
— Никогда нельзя говорить этого торговцу, хаджи Идрис. У него может возникнуть искушение вас обобрать.
— С вами я ничем не рискую, Бальдасар-эфенди! Вы — мой благодетель.
Я уже собирался вставать, но он меня удержал:
— У меня есть для вас еще кое-что.
Он скрылся на несколько мгновений за занавеской, потом появился, неся какую-то книгу.
«Еще? — сказал я себе. — Быть может, у него там в другой комнате целая библиотека. Во что же я, черт возьми, ввязался?»
Будто услышав мой немой вопрос, он поспешил меня успокоить:
— Это — последняя оставшаяся у меня книга, и я очень хочу подарить ее вам — вам и никому другому!
Он положил ее мне на ладони как на аналой, раскрыв книгу на первой странице. Господь милосердный! «Сотое Имя»! Книга Мазандарани! Разве мог я ожидать, что отыщу ее в подобной лачуге!
— Хаджи Идрис, это — редкая книга! Не следовало бы вам расставаться с ней подобным образом!
— Она больше не моя, отныне она ваша. Храните ее! Читайте ее! А я никогда уже не смогу ее прочесть.
С жадностью переворачивал я страницы, но было слишком темно, и, кроме заглавия, я не смог разобрать больше ничего.
«Сотое Имя»!
Силы небесные!
Выйдя от него с драгоценным сочинением под мышкой, я был как пьяный. Как же случилось, что эта книга, которую все так страстно желали, находится теперь в моих руках? Сколько людей приезжали с самых отдаленных концов земли на ее поиски, скольким я отвечал, что ее не существует, тогда как она была в двух шагах от меня — в самой жалкой из лачуг! И вот этот едва знакомый мне человек преподнес мне ее в подарок! Я был невообразимо взволнован всем этим! Словно очнувшись, я осознал, что смеюсь как дурачок, стоя один на пустой улице.
Я все еще чувствовал себя будто навеселе и пока не верил своей удаче, когда меня окликнул какой-то прохожий:
— Бальдасар-эфенди!
Я тотчас узнал голос шейха Абдель-Бассита, имама мечети нашего Джибле. Как ему удалось меня узнать, ведь он был слеп от рождения, а я не произнес еще ни слова?
Я подошел к нему, и мы обменялись обычными приветствиями.
— Откуда же вы идете, танцуя от радости?
— От Идриса.
— Он продал вам книгу?
— Откуда вы знаете?
— По какой другой причине могли бы вы пойти к этому бедняку? — сказал он, смеясь.
— Это правда, — подтвердил я, смеясь так же, как он.
— Безбожную книгу?
— Почему же она должна быть безбожной?
— Если бы это было не так, он предложил бы ее сначала мне!
— По правде говоря, я еще не очень хорошо представляю себе содержание этой книги. У Идриса слишком темно, и я собирался вернуться к себе, чтобы прочитать ее.
Шейх протянул руку:
— Покажите мне ее!
На его приоткрытых губах всегда было подобие выжидательной полуулыбки. Мне никогда не удавалось понять, когда он действительно улыбается. Так же было и на этот раз, когда он взял книгу, полистал ее несколько мгновений, держа перед своими закрытыми глазами, а потом вернул ее мне со словами:
— Здесь слишком темно, я ничего не вижу!
И на этот раз, уже не сдерживаясь, он засмеялся, устремив к небу невидящие глаза. Я не знал, требуют ли от меня законы вежливости присоединиться к его веселью. Терзаясь в сомнениях, я удовольствовался легким покашливанием — что-то среднее между сдерживаемым смехом и першением в горле.
— А что это за книга? — спросил он.
От зрячего человека можно скрыть истину — ложь иногда необходима. Но лгать тому, чьи глаза потухли, — подло, низко и недостойно. Повинуясь отчасти голосу чести, а может быть, также и суеверию, я решил сказать ему правду, которую все же облек в осторожные предположения.
— Возможно, эта книга могла бы оказаться той, что приписывают Абу-Махер аль-Мазандарани, — «Сотое Имя». Но прежде чем судить о ее подлинности, я хотел бы рассмотреть ее дома.
Он три или четыре раза ударил палкой о землю и шумно вздохнул.
— Зачем нужно сотое имя? Я с детства знаю все имена, которые требуются для молитвы, зачем бы мне понадобилось сотое? Скажите мне, ведь вы прочли столько книг на всех языках!
Он вынул из кармана четки и принялся их нервно перебирать, ожидая моего ответа.
У меня не было причин спорить с ним из-за сотого имени. Я, однако, чувствовал себя обязанным объясниться.
— Как вы знаете, некоторые утверждают, что высшее имя позволяет творить чудеса…
— Какие чудеса? Идрис владел этой книгой столько лет, какое чудо совершила она, чтобы ему помочь? Сделала ли она его менее жалким? Менее дряхлым? От какого несчастья она его уберегла?
Потом, не дожидаясь моего ответа, он удалился, в возмущении потрясая своей палкой.
Когда я вернулся домой, первой моей заботой было спрятать книгу от моих племянников, особенно от Бумеха, — настолько я был уверен, что он, едва увидев ее, едва коснувшись, сразу впадет в транс.
Я быстро засунул ее под рубашку, а проскользнув внутрь — таясь от всех, — положил ее под старинную, чрезвычайно хрупкую статуэтку, которой я особенно дорожил и запрещал кому бы то ни было двигать ее и даже смахивать с нее пыль.
Это было в прошлую субботу, 15 августа. Я обещал себе посвятить весь воскресный день тщательному изучению книги Мазандарани.
Проснулся я довольно поздно, как и всегда в воскресенье, ведь я не был особенно ревностным католиком, — я сразу отправился за книгой, для чего пересек коридорчик, соединяющий мою спальню с магазином, взял свое «сокровище» и устроился с ним у стола с детским трепетом. Я запер внутреннюю дверь, боясь, как бы меня не застали племянники, и задернул шторы, чтобы отвадить посетителей. Так мне было спокойно и не жарко, но, открыв книгу, я осознал, что мне не хватает света. Тогда я решил придвинуть стул поближе к окну.
Пока я передвигал его, в дверь постучали. Я выругался и затаился, в надежде, что незваный гость удалится восвояси. Увы! Стук возобновился — и не робкое постукивание пальцем, а удары кулаком, властные, настойчивые.
«Иду!» — закричал я. Но прежде чем отправиться открывать дверь, я вновь положил книгу под античную статуэтку.
Эта настойчивость навела меня на мысль, что, возможно, речь идет о важной персоне, — и так оно и оказалось. Это был шевалье Юг де Мармонтель, посланник французского двора, человек обширной культуры, тонкий знаток восточных древностей, который уже много раз приезжал ко мне в прошлые годы, совершая крупные покупки.
Он сказал, что направляется из Сэйды в Триполи, где собирается сесть на корабль до Константинополя, и что он не мог отказаться от намерения проехать через Джибле, не постучавшись в дверь благородного дома Эмбриаччи. Я поблагодарил его за эти слова и за внимание и, разумеется, пригласил его войти. Я отдернул шторы и предоставил ему возможность побродить среди моих редкостей, что ему всегда нравилось. А я только сопровождал его, держась поблизости, чтобы отвечать на возможные вопросы, но избегая докучать ему объяснениями, пока он их не потребует.
Сначала он пролистал экземпляр «Geographia sacra» 6 Самуэля Бокхарта.
— Я приобрел ее, как только она была опубликована, и тут же погрузился в чтение. Вот наконец еще одна книга о финикийцах, ваших предках… Я хотел сказать — предках народов, населяющих эту страну.
Он сделал два шага, потом резко остановился.
— Эти статуэтки ведь тоже финикийские, не так ли? Откуда они?
Я был горд сообщить ему, что именно я нашел и раскопал их на одном поле, недалеко от побережья.
— Я испытываю большую нежность к этой вещице, — добавил я.
— А, — только и сказал он, удивленный, что торговец может подобным образом выражаться о предмете, выставленном на продажу. Я замолчал, слегка задетый, и подождал, пока он повернется ко мне и спросит, откуда во мне эта нежность. Он так и сделал, и я объяснил ему, что две эти статуэтки были некогда зарыты вместе и лежали рядом, со временем на металле образовалась ржавчина, из-за которой их руки теперь будто спаяны друг с другом. Мне хочется думать, что они — двое влюбленных, которых разлучила смерть, но земля, время и ржавчина вновь соединили их — теперь уже навечно. Все, кто видит их, говорят о двух статуэтках, а я предпочитаю говорить о них, как будто она одна.
Он протянул руку, чтобы взять ее, и я начал умолять его быть осторожнее, так как малейший удар мог бы их разъединить. Посчитав, что я говорю с ним недостаточно почтительно, он предложил мне самому передвинуть мою статуэтку. Тогда я с бесконечными предосторожностями поднес ее ближе к окну. Я полагал, что шевалье последует за мной, но, когда я обернулся, он все еще стоял на том же месте. С «Сотым Именем» в руках.
