Государь кивнул, не зная, что сказать.
– Принц Акмаль – гореть ему в аду вечно – был приговорен к смерти фетвой. Это был преступник, каких с трудом выносит земля, и все правоверные знали это. Он лгал, воровал, убивал, прелюбодействовал, он торговал наркотиками, оправдывая это джихадом, трудно даже сосчитать все злодеяния, которые совершил он сам или вместе со своим братом. Хоть ты и не следовал фетве, когда отдал приказ уничтожить злодея, ты сделал благое дело, сохранив множество душ от всяческого харама. Ты правильно поступил и даже не думай мучиться угрызениями совести.
– Но откуда…
– Откуда я все знаю? Правоверные тоже смотрят телевизор, Ваше Величество, и в этом нет никакого греха, как бы нас ни пытались убедить в обратном те, кого мы называем гулат[5]. И никто не запрещал рабам Аллаха складывать в голове два и два, чтобы получить ответы на сокрытое тайной…
– Я не о том хотел спросить, Айрат-хаджи. Откуда вам стало известно все это, и точно ли, что было сказано именно про двух правителей Афганистана, которые погибнут, пораженные гневом Аллаха, а не про одного?
Кади нахмурился.
– Я не могу ответить на вопросы, отвечать на которые мне запрещает мой долг и опасение за судьбу других людей. Но сказанное я передал точно – ими было сказано, что именно оба правителя Афганистана – и нечестивый Гази-Шах, и не менее преступный брат его, принц Акмаль – будут поражены гневом Всевышнего, а потом начнется переворот.
Государь пытался осознать услышанное. Не складывалось. Пусть король Гази-Шах погиб при таинственных и до конца не выясненных обстоятельствах от рук фанатика, причем непонятно, как этот фанатик смог подобраться к королю и убить не только его, но и командующего британским экспедиционным корпусом в Афганистане. Пусть шахиншаха Мохаммеда убили либо собственные офицеры-заговорщики, либо фанатики-экстремисты, проникшие в армейские структуры. Но принц Акмаль погиб в результате бомбового удара, нанесенного по основным точкам Афганистана, где торговали наркотиками и рабами! Это планировал он сам… и…
И посол Российской Империи Воронцов. Именно он обратился с предложением о проведении операции, которая должна была уничтожить врагов шахиншаха на границе…
Но ведь именно он, лично он, развернул ее до масштабов, предполагающих нанесение удара даже по пакистанской территории! И знал об этом ограниченный круг лиц!
Так что же получается, среди этих лиц – предатель, агент Махди?
И выходит, что о последних минутах жизни самого шахиншаха и его сына, принца Хусейна, они знают только со слов одного человека, князя Воронцова!
Нет, быть такого не может. Слова князя можно проверить, опросив эвакуированный из посольства персонал, тут все очень легко проверяется… Да и не может князь Воронцов быть предателем, просто не может. Это же Сашка, с которым они проводили лето в Одессе, с кем дрались лицом к лицу со шпаной и потом улепетывали от городовых. Если предаст он, значит, все, значит, пошатнулось что-то фундаментальное, что-то, на чем стоит Государство Российское, и это не красивые слова, это истина. Люди такого происхождения и таких титулов не могут предавать, не могут играть в двойную игру, потому что, если они это делают, если они предают Родину и Престол, значит, государство, держава превратилась в колосс на глиняных ногах, и при первом серьезном ударе оно рухнет, разрушившись на тысячу частей. Если предает потомственный аристократ и князь крови – значит, общество и страна больны настолько, что уже не могут существовать так, как существовали раньше.
Но все равно – Сашку надо спросить и как можно быстрее, просто безотлагательно. Он может знать что-то, что позволит окончательно сложить картинку, понять, как могло произойти то, что произошло. И понять, как действовать дальше.
– Так кем же все-таки может быть Махди, Айрат-хаджи?
– А ты так этого не понял? Он может быть лишь тем, кто ведет свой род от Ас-Садыка и может предъявить доказательства тому. Он может быть лишь принцем крови и иерархом одного из тайных исламских орденов, иначе ему никто не поверит и за ним никто не пойдет. Скажи, как звали сыновей шахиншаха Хосейни?
– Одного звали Хусейн, старшего, второго… Мохаммед, кажется.
Старик наставительно поднял указательный палец.
– Вот тебе и третий символ, самый страшный. По преданиям шиитов, вышедшего из сокрытия Махди будут звать так же, как звали Посланника Аллаха. Какова судьба юношей, которых ты только что мне назвал?
– Один погиб при перевороте. Второй – в Санкт-Петербурге, учится в Академии Генерального штаба. Он никак не может быть там, где люди встречали Махди.
– Второго зовут Мохаммед?
– Да, Айрат-хаджи.
– На твоем месте я бы не был в этом так уверен. Шииты верят, что у сокрытого имама должны быть помощники. А коварство восточных правителей может обмануть кого угодно, но не меня. И тебя оно тоже обманывать не должно…
Государь окончательно понял, что хотел сказать ему старый кади. И ужаснулся.
– Могу ли я сделать что-либо для вас, Айрат-хаджи? Благодарность моя велика.
– Да, можешь. Огради людей от безумия, спаси, кого сможешь. Останови зло.
– Я сделаю все, что смогу.
– Тогда… Аллах с тобой. Пусть ты и неверный, кяффир, но делаешь праведное, и Аллах поможет тебе…
Уже из вертолета Государь дал команду задержать – обязательно живым – младшего принца Хоссейни, учившегося в Академии Генерального штаба. В суете, в круговороте – так получилось, что никто и не вспомнил о нем, вначале хотели урегулировать кризис и только потом думать о преемственности власти. Но приказ был отдан и принят к исполнению слишком поздно…
11 августа 2002 года
Российская Империя, Санкт-Петербург
Суворовский проспект
Академия Генерального штаба
Занятий в Академии не было – обучение в Академии Генерального штаба происходило, как и в любых других учебных заведениях, с сентября по июнь, лето было отдано на практические работы по рекогносцировке местности и практику в воинских частях. Но Академия работала – потому что преподавательский состав из тех, кто не ушел в отпуск, занимался делами, которые невозможно сделать во время учебного процесса: кто обновлял лекционный фонд[6], кто готовился к защите степеней в библиотеке, кто-то и книгу писал, потому что среди преподавателей было немало выдающихся военных теоретиков. Конечно же, как и в любом другом военном учебном заведении, там был дежурный офицер.
Два экипажа Баварских моторных заводов пятой серии – их выпускали совсем близко, на заводе в Кенигсберге, и ими пользовалась СЕИВК (Собственная Его Императорского Величества Канцелярия), – с визгом затормозили около главного входа в здание, шесть человек выбежали из них и бросились в здание, то и дело переходя на бег, сопровождаемые недобрыми взглядами немногочисленных оказавшихся свидетелями этой сцены военных. Военные ненавидели и МВД, и СЕИВК и считали для себя низостью каким-либо образом сотрудничать с жандармами. Жандармам, впрочем, на это было совершенно наплевать.
– Где дежурный офицер?! – накинулся один из ворвавшихся в вестибюль на часового.
– На втором этаже, – струхнув немного, ответил поставленный сюда за провинность курсант, – вызвать, господин…
– Не нужно.
Жандармы сунулись через вертушку, хромированную, доходящую по грудь, но она была намертво закрыта.
– В чем дело?
– Господа, без пропуска нельзя.
Жандарм достал пропуск в здание СЕИВК заодно с удостоверением.
– Это пойдет?
– Никак нет, это пропуск не к нам.
– Он прав, господа! – раздалось за спиной.
Жандармы повернулись – невысокий, белобрысый, молодо выглядящий полковник Генерального штаба с кожаным портфелем под мышкой смотрел на них.
– Порядок есть порядок, господа, – сказал полковник, – у нас особый пропускной режим, это объект, охраняемый по Уложению о сохранности тайн государственных и иных. А вы кто такие?
– Слово и дело государево!
На полковника это не произвело никакого впечатления.
– В таком случае вам нужно вызвать сюда начальника первого отдела, он имеет привилегию проводить по своему пропуску посетителей. А сейчас, господа, извольте посторониться, я спешу.
Вызвали начальника первого отдела – старший группы уже с трудом мог сдерживать свое раздражение, но понимал, что спорить бессмысленно. Из Августейшей Семьи все мужчины здесь учились и alma mater поддержат.
Спустился генерал Прокопенко, третий отдел, контрразведка. Китель накинут на плечи, да и сам виду… помятого. Видать, разморило на жаре-то…
– Господа… – вопросительно уставился он на них.
