Он, поднявшись, отстраненным, безжизненным взглядом окинул батальную сцену – и внезапно, выхватив из-за стола какого-то мужичонку, швырнул им в бросившихся на него охранников.
Из его горла рвался клокочущий хрип, на висках, на лбу и на шее вздулись синие жилы…
Он был страшен, как дикий зверь.
Охранники накинулись на Свиридова, как шакалы на большого, опасного, сорвавшегося с катушек льва.
Один из них подкрался сзади и бросился на спину Владимира, а потом оседлал его, крепко сжал ногами и руками и, обхватив шею, попытался было немножко придушить – но тут же получил такой удар затылком Свиридова прямо в переносицу, что громко вскрикнул, расцепил руки и упал на столик.
Свиридов обернулся. Из багровой пелены, окружавшей его, на мгновение вынырнуло чье-то перекошенное ужасом и болью окровавленное лицо – и, не дожидаясь, пока сведенный судорогой безумия мозг осмыслит, что же это он, собственно, делает, кулак уже выбросился вперед, как разжатая тугая пружина, и с хрустом врезался в уже попорченное лицо охранника.
Здоровенный мужик отлетел, как котенок, упал на пол, несколько раз дернулся – и застыл. …Владимир не помнит ничего из того, что было дальше. Воздух словно сгустился до багрового, разъедающего глаза и кожу варева, в мозгу бурлило, и словно чьи-то длинные развязные пальцы проводили по его лицу сверху вниз, больно давя на глазные яблоки, вдавливая хрящи носа, раздирая углы рта. Свиридова словно кидало из стороны в сторону, и он уже толком не помнил, что делал и как ориентировался в пространстве.
Все сделало за него его тело…
* * *
Он очнулся на кровати, туго спеленутый и стянутый по рукам и ногам чем-то грубым и не очень чистым – судя по витающему под носом тупому, приглушенному, но тем не менее весьма неприятному запаху.
Пахнет третьесортной муниципальной больницей, – бессознательно отметил Владимир.
В голове болело и грохотало, словно ворочались гигантские жернова, между веками и глазными яблоками продирались радужные пятна с зеленоватым ободком, к тому же тошнило, а в правом виске, как дятел, назойливо долбилась и трещала гулкая боль.
Явно не похмельная.
Он медленно, словно старая бабка – коромысло, вскинул глаза: в дверном проеме выкристаллизовался силуэт в белом халате и угрожающе надвинулся на Свиридова.
– Ну что, очухался… голубчик? – поинтересовалась волосатая очкастая голова, неряшливо прилепленная на большое, бесформенное тело.
– Это что за дела? – с трудом выговорил Свиридов, разлепив спекшиеся сухие губы. – Вы куда меня… опре… определили?
– Бывает, голубчик, бывает, – таинственно прошептала голова. – С кем не бывает. Вот на прошлой неделе главный наш, Мавлютов Алексей Леонидыч, выпимши был… с Рабиновичем Семеном Абрамовичем, из третьего корпуса медбратом. Так что ж? То же самое. Хоть и главный.
– Что – то же самое?
– Ну что? Как что? По профилю по нашему.
– Да ты… чего… какому… профилю?
– Ну, как по какому? Да ты будто и не знаешь. Бывает, голубчик. Каждый вот так… допьется и имени своего не помнит. А привезли тебя, субчика, всего в крови, невменяемого, говорят: подержите его подольше. Ну как в «Кавказской пленнице»: гарячый, гарячый, савсэм бэлий… э, торопиться нэ надо, торопиться нэ надо… надо вэрнуть обществу полноценного члэна… торопиться нэ надо.
– Да ты… чего?
– А ты не понимаешь? Белая горячка, голубчик. Белая горячка. На людей, говорят, кидаешься. Неаккуратно это. Судя по лицам, кто тебя привез, серррьезный ты человек. Творишь какую-то, извиняюсь за выражение, х…ню.
– А где… Афоня?
– Не знаю, голубчик, не знаю. М-может, где в соседней палате пристроили. Хотя нет, тебя одного привезли.
– Кто привез-то?
– А ребята серьезные. Серьезные, – голова пошлепала губами, словно обсасывая, как леденец, веское слово «серьезные». – На джипе приехали. Порядочная машина. Да, порядочная.
Владимир хотел сказать еще что-то, но только захрипел, и волна острой, пронизывающей боли прошла через правый висок и вышла откуда-то из уха…
Глава 3
Микулов и Бородин – А написал я «Мастер и Маргарита», так Лев Николаевич, прочитавши…
– Клубника-земляника… Уагадугу… сиропчик… -…плакал, бородой утирался…
– Сено-солома…
Дверь распахнулась, и вошли двое здоровенных санитаров, лицом и статью смахивающих на борцов сумо.
– Свиридов… – неожиданно деликатным тенором произнес тот, который был потолще и поосанистей, – который из вас Свиридов?
Небритый мужчина у стены нехотя повернул голову и бросил:
– Ну что – Свиридов?
– Ты Свиридов?
– Я-я, – с берлинским акцентом мрачно сказал Владимир.
– Вставай, пошли.
– Да я уже был на процедурах.
– Дуры после, – вероятно, с претензией на юмор сказал санитар. – К тебе пришли.
Свиридов сел на кровати и живо спросил:
– Кто, Илюха и Афоня?
– Не знаю, Илюха он там или Афоня, но только говорит, что пора тебя к нему доставить. Давай, пошевеливайся… пациент.
Свиридов медленно поднялся.
Ноги, онемевшие, одеревеневшие и расслабленные после месячного безделья, не слушались и настойчиво не желали перемещать Владимира в пространстве.
– Да, залечили тебя, – неодобрительно сказал санитар, глядя на то, как Свиридов пошатывается на собственных ногах, словно то ходули или протезы. …В фойе сидел не Илья и не Афанасий. Этого рослого, атлетично сложенного парня Владимир видел впервые. Когда санитары подвели к нему Свиридова, он медленно поднял на Владимира небольшие, остро поблескивающие темные глаза и прищурился, чтобы разглядеть получше.
Владимир в данный момент не тянул на супермена, красочно описанного Евгением Ильичом: небритый мужик с лицом нездорового цвета, с землистыми кругами под глазами, с анемичными, неверными движениями и синусоидальной походкой, при которой руки не попадали в такт с ногами, болтались, как пустые рукава.
– Садись, – коротко сказал Микулов. Конечно, это был именно он.
– Ты кто? – вяло поинтересовался Владимир, упав на диванчик рядом с нежданным посетителем.
– Кто-кто? Тот, кто забирает тебя из больницы. Поехали… герой.
– Погоди… то есть как это – забираешь? Как собачку из приюта для братьев наших меньших? Забавно. Я тебя вообще первый раз вижу.
– Второй, – отозвался Микулов. – Только ты не помнишь, как мы… несколько своеобразно… с тобой познакомились.
– Ага… значит, это ты меня сюда приволок?
– Нет, не я. Другие ребята. Но, в общем, из одной со мной конторы.
– Что за контора? Мусарня? Прокуратура?
– Почти.
– Значит, гэбэ или доморощенные мафиози. Пиво собственного слива, как говорится.
– Ну, не так уж жестко, – насмешливо сказал Микулов, пристально и не без презрения глядя на то, как кривятся в сарказме серые губы сидящего рядом с ним алкоголика из палаты, набитой двинутым по фазе отребьем.
– И куда поедем? На виселицу?
– А тебе не все равно, куда ехать из этой милой больнички? Конечно, тут уютно и контингент подобрался милый и интеллигентный, но все-таки пора и честь знать.
– А поехали, – равнодушно сказал Владимир. – Кстати, ты не знаешь, куда тогда из ресторана, где я немножко лишку хватил и погорячился… куда делся такой здоровенный жирный парень? Он вот, кажется, тоже там вместе со мной мебель ломал.
Широкие скулы Микулова закаменели, на них заходили бугристые желваки, а на висках и на шее узловатыми веревками взбухли жилы.
– Мебель ломал? – глухо сказал он. – Мебель ломал… да ты там череп сломал одному нашему парню… мозги на стену выбил, сука. Ну ладно… не буду. Поехали.
– А, теперь тебе предстоит ответный реверанс: пустить слезу и мозг на стену, – насмешливо сказал Владимир. – Ну ничего… многие собирались, но ничего путного не вышло.
– Никто тебя в расход пускать не собирается, – сдержанно ответил Микулов. – Успокойся.
– А я и не волновался. Меня вообще в этой больнице сделали спокойным, я теперь как жаба в болотце. Мне что, прямо в пижаме ехать?
– А в чем еще? У тебя здесь есть гардероб?
– А эскулапы не запротестуют?
– Ничего.
– А там, куда мы поедем, кушать дают? А то меня тут только кашей-размазней пользуют. На скипидарную мазь смахивает.
Микулов встал:
– Ладно, хорош базарить, поехали.
У входа в больницу стоял здоровенный серый джип-»Мерседес», возле которого кругами ходили двое подозрительного вида босяков в пижамах под надзором здоровенного хмурого санитара.
Они хмуро воззрились на вышедшего из клиники стильного мужчину в прекрасном дорогом костюме, чисто выбритого и благоухающего французской парфюмерией, и с ним неопределенного возраста мужика с помятым лицом в точно такой же пижаме, только несколько более опрятного и здорового цвета. Он медленно брел за франтом, смотря себе под под ноги с таким видом, словно видел их впервые.
