— Прекратить! Стой! — сжавшимся от одышки голосом гаркнул Проскуряков, крикнул всем, но бросился на комвзвода, вывернул у него наган из руки и уже инстинктивно, просто по командирскому наитию, крикнул визговато: — Смирно! — И прибавил толстущее ругательство, хотя не был ругателем, боролся с матершинниками в своем окружении, наказывал их. — Смирна! — Повторил он менее повелительно. — Все смирно!
Среди бледных, трясущихся в злобе бойцов произошло замешательство, двух солдатиков перестали катать по земле, бить и пинать. Нужно было сейчас же, немедленно, пока не заорали горлопаны, давать удовлетворение этой усталой и оттого разом осатаневшей толпе, именно уже толпе, но не воинской команде. Майор как можно строже, не особенно громко произнес:
— Младший лейтенант Растягаев, вы арестованы! Пищенко! — позвал он своего денщика, — уведи младшего лейтенанта!
Пищенко возник откуда-то мгновенно и звонко крикнул, вскинув к пилотке руку:
— Есть! — А Растягаеву сквозь зубы процедил: — Н-ну, пас-с-кудник, ну, шкода, будет тебе баня.
Два избитых солдата между тем уже уселись на земле, младший из них, с оторванным карманом гимнастерки, собирал вывалившиеся письма, карточки и, горько плача, вопрошал:
— За что же нас, дядя Игнат? За что, а?
Игнат шарил большими, запачканными копотью от гильз руками по столбцу гимнастерки, пытался застегнуть ее, но пуговица на гимнастерке осталась всего одна, и он ее то застегивал, то расстегивал. Под глазом у него вздувался и начинал окалинно синеть фонарь, совсем неуместный и нелепый на его большом лице, усатом, строгом от глубоких морщин и лучистых заморщинок у глаз.
Кругом стоял крик. Так всегда — солдат перестал действовать руками, переходит на глотку:
— Повоевать захотели, суки!
— Старый хрыч, туда же!
— Сколько людей зацепило из-за них…
— Задрыги! Майору спасибо говорите, а то бы…
— Игрушку нашли! Войной балуются.
— Будто не успеют!
— Лейтенантишко-то орден захотел!
— Ну, один орден по морде уже получил!
— Дурак он, по молодости лет, а этот-то, старый хрыч, куда лез?
Слов было много, ругательств, попреков того больше, но главное уж прошло, схлынула озверелость, съежилась, опускалась шерсть на загривке. Старый солдат, почувствовав это, сказал еще раз:
— Простите, братцы. Винюся. Я виноват, не очурал младшего лейтенанта. И этот еще вьюнок, — сверкнул Игнат глазами на товарища. — Пошли уж…
От колонны уже густо набежало к пушке народу, все с серьезными намерениями.
Майор Проскуряков, дождавшись, когда уйдут избитые солдаты, громко и строго попросил:
— Прошу расходиться, товарищи, и готовиться к маршу.
— Я не хочу. Я не буду! — уже по-мальчишески вызывающе звонко закричал младший лейтенант. — И никуда не пойду. Я драться, я воевать до последнего вздоха буду! — Пищенко подтолкнул его, он едва не упал, уронил пилотку, подняв ее, отряхивая о колено, еще звончее закричал: — Воюете четвертый год и еще десять лет провоюете…
Майор приостановился, смерил с ног до головы младшего лейтенанта и внятно, всем слышно произнес:
— Го-овнюк! — и пошел быстро к сыто урчащему заведенному «студебеккеру».
Пищенко строго и тоже чтоб всем слышно было прокричал младшему лейтенанту:
— Идите, быстро идите в кабину, а то, неровен час, допекете людей, сократят они вам срок войны!
— Как это сократят?
— Очень просто! Шлепнут и закопают вместе с теми вон, кого по вашей милости убило, и напишут на фанерке: «Пал смертью храбрых в борьбе с гитлеровскими захватчиками», и маме не объяснят, как пал. Пал и пал… Пищенко был въедливый человек, но любил майора и, отворачиваясь, добавил: — А товарищ майор, между прочим, еще на Хасане ранен… — и еще, помолчав, добавил: — А ругаются по-черному товарищ майор исключительно редко.
До вечера просидел Растягаев в кабине машины. К сумеркам был налажен мост, колонна втянулась в местечко Грицев. Там солдаты из других, более прытких частей распределились уже по хатам, заняли оборону на высоте, протянули связь к артиллеристам, был отряжен транспорт за снарядами, за горючим и за продуктами. Младшему лейтенанту Растягаеву вернули наган, передали приказание ехать на газушке взвода управления за этим самым транспортом. Не самовольничать, выполнять ответственное задание и во что бы то ни стало привезти побольше снарядов и сухарей. Ехидный Пищенко передал слова майора Проскурякова: «Чтобы вы в дороге обдумали свое поведение».
Младший лейтенант Растягаев с распухшим носом хрястнул дверцей кабины газушки, велел шоферу трогаться и подумал, что слова Пищенко, сказанные ему на прощание, вовсе и не слова майора, самогo этого командирского холуя слова, но обмозговать все же кое-что было необходимо.
