Генерал Милиссин: Не обсуждал.
Сенатор Марцеллин: А с кем обсуждали? Отвечайте!
Сенатор Альмин: Он молчит, значит, ему есть что скрывать!
Сенатор Лавиния Криспина: Вынуждена напомнить вам, генерал, что сокрытие информации от членов специальной комиссии Сената приравнивается по тяжести к служебному преступлению.
Сенатор Милиссина: Ответь хоть что-нибудь, сынок, это важно!
Генерал Милиссин: Прошу сенаторов извинить меня: я поклялся кровью Фортуната не отвечать на этот вопрос.
Сенатор Марцеллин: В самом деле?
Генерал Милиссин: Да!
Сенатор Виталин: Я смотрю, вы не слишком разборчивы в своих священных клятвах, князь Марсий Милиссин!
Генерал Милиссин: Не судите о том, чего не знаете, ваша светлость.
Сенатор Марцеллин: Сдается мне, я знаю, кому вы поклялись молчать на этот раз, генерал. И, право же, я вас понимаю, ох как понимаю! И даже вам завидую. Тот человек, кому вы поклялись, достоин клятвы кровью Фортуната!
Сенатор Альмин: Смотрите, он покраснел!
Сенатор Криспина: Я ничего не вижу.
Сенатор Марцеллин: Потому что вы сидите лицом к солнцу, милая Лавиния… Ну что ж, ситуация ясна, по-моему.
Сенатор Милиссина: Нет! У меня есть еще вопросы к генерал-легату.
Сенатор Марцеллин: В самом деле? Ну, если так, прошу, коллега.
Сенатор Милиссина: Скажите, генерал, почему Варга держали в заключении именно на корабле, а не в узилище на территории Нарбонны?
Генерал Милиссин: Это как раз легко объяснить, мама… прошу меня извинить, ваша светлость. Из узилища Нарбонны Варга могли освободить, а на линкор «Мафдет» сторонникам узурпатора проникнуть никак не удалось бы…
Сенатор Виталин: Что-то я не пойму вас, генерал. Какие-такие «сторонники узурпатора»? Вы же их разгромили, всех до единого! Или не всех?
Генерал Милиссин: Я говорил о теоретической возможности освобождения «сторонниками узурпатора». Когда принималось решение о месте заключения Варга, они еще не были разгромлены.
Сенатор Виталин: Благодарю вас, генерал, вы выкрутились весьма изящно для военного. Я удовлетворен вашим ответом, и у меня больше вопросов нет.
Сенатор Милиссина: Вы сказали: «Когда принималось решение о месте заключения Варга». Кто принимал это решение?
Генерал Милиссин: Я.
Сенатор Милиссина: Вы?!!
Генерал Милиссин: Да, я.
Сенатор Милиссина: Но это невозможно! Вы всего лишь генерал-легат, сын мой!
Генерал Милиссин: Я командовал нарбоннской группировкой.
Сенатор Милиссина: А разве вы не получали указания от имперского правительства?
Генерал Милиссин: Разумеется.
Сенатор Милиссина: Разумеется — что? Получали или нет?
Генерал Милиссин: Я их получал.
Сенатор Милиссина: Прошу вас подумать и ответить мне, какие указания вы получили от имперского правительства насчет места заключения и условий содержания Варга.
Генерал Милиссин: Я принял эти решения самостоятельно.
Сенатор Милиссина: Нам трудно в это поверить.
Сенатор Криспина: Согласна с вами, коллега. Не понимаю, почему, но ваш сын, мне кажется, сам наговаривает на себя.
Сенатор Альмин: Скажите прямо: он нам лжет, он лжет Высокородному Сенату! Где это видано, чтобы простой служака решал важнейший политический вопрос?! Кого вы выгораживаете, генерал?
Сенатор Марцеллин: А не догадываетесь, коллега?
Сенатор Альмин: Давно догадался, только хочу услышать от него, чтобы приобщить к протоколу!
Генерал Милиссин: Не дождетесь — вы, старый и лукавый интриган!
Сенатор Милиссина: Сынок, я прошу тебя… Дело очень серьезно! Ты хотя бы понимаешь, что ты тут нам наговорил? Ты de facto признал свою вину по всем пунктам обвинения, да к тому же дал основания обвинять тебя в преступном превышении полномочий и служебной халатности! И это при том, что мы еще не начали обсуждать обстоятельства в высшей степени таинственного исчезновения Варга после его бегства с корабля, равно как и причины, почему ты до сих пор не сумел его изловить!.. А все ради чего? Ради кого? Ради нее?..
Генерал Милиссин: Мама, замолчи!!!
Сенатор Марцеллин: Мне искренне жаль вас, молодой человек. Вы подавали великие надежды!..
Глава двадцать седьмая,
или один вечер и одна ночь из жизни Психеи, Минервы и Дискордии
148-й Год Кракена (1786), 20 декабря, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкс.
Княгиня София Юстина стояла у окна и смотрела, как тяжелые капли дождя ложатся на мутное зеркало Квиринальского озера. Она думала о том, что весь декабрь уродился хмурым, слякотным, промозглым — под стать новациям, которые пришли в ее жизнь вместе с этим декабрем: всякий новый день этого месяца оказывался для нее хуже предыдущего и радовал ее врагов.
Это было падение. Странная катастрофа аэросферы у берега Нарбоннской Галлии и связанный с нею дерзкий побег Варга стали последней каплей. Недовольство правительством зрело давно и имело больше внутренние, чем внешние, корни. Главной причиной этого недовольства было нежелание — или неумение? — Тита Юстина лавировать между известными центрами аморийской власти.
Первым центром власти, разумеется, являлась столичная верхушка, а вернее, всемогущее столичное чиновничество. На высоких должностях десятилетиями сидели одни и те же люди; иногда этих людей заменяли их родственники или выдвиженцы. Первые попытки Софии чуть разбавить эту «старую гвардию» новыми людьми были встречены с ропотом и предубеждением; старая чиновная гвардия заняла глухую оборону, и Софии пришлось отступить; она довольствовалась уже тем, что столичное чиновничество выдерживало лояльность лично ей как наследнице великой династии Юстинов.
Втором бесспорным центром власти был таинственный Мемнон. Таинственным он оставался, скорее, не для Софии, которой посчастливилось некоторое время учиться в Священном Городе, а для подавляющей массы темисиан и, в том числе, темисианского чиновничества. Про обитателей Мемнона рассказывали удивительные истории; внимая им, кое-кто и вправду верил, что судьбы Ойкумены решают не величавые государственные мужи в блистательной Темисии, а сморщенные старцы-отшельники в мрачных чертогах Хрустальной Горы. Темисианское чиновничество втайне побаивалось неосязаемой власти мемнонских старцев, а правительство Тита Юстина шло у него на поводу и тем давало повод обвинять себя в недостаточном благочестии.
Третьим центром власти стал Гелиополь. Этот «Город Солнца» часто именовали «западной столицей» — ибо он был ненамного меньше и беднее Темисии, а также потому, что океанский порт Гелиополя был самым крупным портом всего Обитаемого Мира. Обиженные центральной властью нобили облюбовали Гелиополь и в целом благодатное побережье Илифии. С каждым годом обиженных становилось все больше и больше;
Гелиополь превращался в центр провинциальной аристократической оппозиции правительству столичных аристократов.
Однако главная опасность для правительства Юстинов исходила не из Мемнона и не из Гелиополя, а из Киферополя. «Высокогорная столица» была самым молодым из важных городов Аморийской империи — Киферополь построили всего три столетия тому назад. Это был «город магнатов», признанный центр крупных торговцев, финансистов, промышленников.
Магнаты — это обогатившиеся плебеи. Как ни пытается государство контролировать их состояния, все чаще и чаще плебейские магнаты превосходят богатством князей, потомков самого Фортуната — ибо, в отличие от наследственных князей, магнаты производят деньги каждый день. Мало кто из плебейских делегатов в состоянии выиграть предвыборную кампанию без финансовой поддержки тех или иных магнатов. Настало время — и это время пришлось на период правления Тита Юстина, — когда магнаты потянулись к рычагам государственной власти. Не раз и не два аристократическое правительство давало «низкорожденным» по рукам, что, разумеется, не прибавляло правительству популярности у денежных мешков и лишь распаляло их интерес к высоким должностям.
Благочестивые отцы и матери Мемнона, отверженные нобили Илифии, амбициозные магнаты Киферополя перестали бы уважать самое себя, если бы не попытались в полной мере воспользоваться всеми неприятностями, которые принес правительству Юстинов нарбоннский кризис.
София Юстина хорошо понимала их. Равно она понимала и то, что на сей раз правительству не устоять. Ее отец, Тит Юстин, давно уже смирился с поражением, и лишь властительная воля дочери удерживала его от немедленной отставки. Падение правительства неизбежно — но падать можно очень долго! Можно падать месяц, полгода, год, а можно и два года — ровно столько, сколько осталось ей до тридцатилетия. Тогда отец и уйдет, не раньше!
