– Но ты не была в Америке!
– Ну и что?
– В Америке надо пожить, чтобы делать выводы, – поджала губы она.
– Но мне не интересно жить в Америке, в моей жизни зарубеж существует для туризма.
– Квасной патриотизм!
– Или оценка собственной состоятельности. Если в тебя не стреляют, то нечего вешать всех собак на страну за собственные неудачи.
– Мне казалось, за эти годы вы должны были стать терпимее…
– Я лично никому ничего не должна. – Я поняла, что сейчас мы вцепимся друг другу в волосы, как когда-то, обсуждая эту же тему с Димкой, и решила дать отступную. – В конце концов, мы люди разных поколений и разного опыта, и давай говорить о том, что мы понимаем одинаково.
– Если найдем, – скривилась она. – Впрочем, моя задача – исполнить свою миссию, не отвлекаясь на идеологию. Мы должны собраться вшестером и обсудить ситуацию с деньгами.
– Откуда у Димки деньги?
– Я не имею полномочий обсуждать это. – Она все время лупила фразами, переведенными с английского на русский, и, видимо, уже не чувствовала этого.
– Всех вместе не собрать.
– Почему?
– Я могу ответить твоим языком, что не уполномочена обсуждать это, но я отвечу, что потому, что здесь изменилась жизнь и это долго объяснять человеку, который жил столько лет не с нами.
– Ты имеешь возможность мне помочь?
– Да, но только для того, чтобы ты сама убедилась, что это дохлое дело. – Я принесла записную книжку и набрала телефон Ёкиного офиса.
– Фирма «Маргарита» слушает вас, – бойко ответил молодой мужской голос.
– Будьте любезны Маргариту Магометовну.
– У нее совещание. Кто ее спрашивает? – обозначил голос Ёкин статус, измеряемый количеством денег.
– Ирина Ермакова, – ответила я, не теша себя надеждой, что фамилия будет оценена молодчиком в связи с моим вкладом в отечественную культуру. Замурлыкала музыка телефонной переключалки, подтверждая процветание фирмы «Маргарита», и хриплый голос Ёки заорал:
– Ирка, давай быстро, у меня люди!
– Привет, – сказала я томно.
– Ну?
– Не нукай, не запрягала, – еще томней ответила я.
– Ты, блин, говорить будешь? – взвилась она.
– Буду, как только ты вспомнишь, что я в твои шестерки не нанималась!
– Ну что, блин, надо? Мне на работе некогда твое самолюбие окучивать, – сбавила тон она.
– А ты мне не платишь за то, чтобы в твои рабочие часы оно у меня уменьшалось. – Последние годы для того, чтобы наладить контакт с Ёкой через ее «новую русскость», на нее приходилось выливать ведро холодной воды.
– Ну ладно, как дела? – спросила Ёка с интонацией, приближающейся к человеческой.
– Классно. Можешь сегодня вечером быть у меня?
– У меня бизнес, это ты – птичка божья.
– В гробу я видала твой бизнес. Приехала Димкина сестра из Америки…
– Откуда у него сестра? – завопила Ёка.
– Короче, она хочет собрать всю компанию.
– Тусоваться мне некогда, но откуда у Димки сестра?
– Тусоваться она не предлагает. У Димки съехала крыша, он определился в кришнаиты, а сестре поручил раздать его длинные доллары, которые ему по причине высокой духовности уже не в кайф. Врубаешься?
– Откуда у него деньги? Откуда у него сестра? Это наколка! – заверещала Ёка.
– Я не налоговая инспекция, чтобы выяснять, откуда у него деньги, а сестра настоящая, приезжай убедись. Я эту новость уже преодолела. В семь ты должна быть у меня.
– Ладно. Держу пари, что это аферистка.
– Он мне звонил вчера.
Возникла пауза.
– Буду. Но нет у него никакой сестры! – резюмировала Ёка и бросила трубку.
– Она приедет? – спросила Дин.
– Конечно, но она самый досягаемый вариант.
Мы помолчали.
– Там тебе вечернее платье, я распаковала чемоданы, – сказала Дин.
– Дед Морозов не люблю, – нахохлилась я.
– Я только исполнитель, пойдем померим.
Комната моих девчонок была завалена и разукрашена потрохами американских чемоданов. Свертки, пакеты и коробочки покрыли все горизонтальные поверхности и напоминали сказку про горшочек с кашей, заполонившей дом и город.
– Как все это умещалось в чемоданах? – спросила я, разглядывая пузырьки, банки и флаконы, выросшие лесом на письменном столе моей старшей Аллы.
– Я имею много поездок, и пришлось научиться упаковывать вещи, – засмеялась Дин.
– Жалко, что дочки уехали. Старшая, Алла – припанкованная аскетка, а вот младшая, Алена, уже залезла бы в твои примочки и все бы на себя намазала.
– Я оставлю им это, когда буду уезжать, а вот платье. – Из пакета зашуршало нечто черно-серебристое полупрозрачное.
– Очень дорогое, – смутилась я.
– Это меня не касается, раздевайся, – скомандовала она.
И я, профессиональная натурщица, ненавидящая женскую баню и нудистский пляж, послушно расстегнула халат. И, оставшись в бикини, начала осторожно влезать в шелестящий подарок под пристальным взором Дин. Конечно, это было ошибкой, и мгновенно пахнуло амикошонской атмосферой бабских переодевалок с разглядыванием друг друга и оцениванием по потребительской шкале. В целом мне еще было что показать и чем похвастаться перед молодой ухоженной девкой; как художница, я ставила нормальную отметку собственной плоти, но рассматривание себя голой без всякого прикладного интереса ощущала как нарушение частного пространства.
– Файн? – отозвалась Дин, когда я влезла и застегнулась.
– Декольте великовато. Вся грудь на улице.
– Это же для приемов, а не за картошкой ходить, – успокоила Дин. – У тебя все еще отличная фигура.
– Мы, конечно, мамонты, – напряглась я на тактичное «все еще», – нам, конечно, уже вымирать пора, но фигуры на жизнь пока хватает. В прошлом году была финансовая яма, так я месяц работала натурщицей. Конечно, не без понта и не без фотографий этой акции в желтой прессе.
– А ты вообще с чего имеешь деньги, с живописи? – спросила она.
– Работы сейчас плохо продаются. Золотые дни галеристов позади. Алименты на дочек. Потом целый год сдавала комнату французскому студенту, заодно девчонки язык шлифовали.
– В процессе шлифовки не забеременели?
– Сначала возбудились, сколькими гелями он моется и сколькими дезодорантами брызгается, а потом, когда пришлось выметать из-под его кровати обертки от сникерсов и пакеты от сока, любовь ушла. До сих пор после него тараканов не выведу. – Я закурила и начала разглядывать себя в зеркале. Такого платьица у меня по жизни еще не было. Валера упадет, когда приедет.
– Нравится? – спросила Дин.
– Со страшной силой. Ты не куришь?
– В Америке сейчас это… дурной тон.
– Америка сама по себе дурной тон, – начала было я, но осеклась, да и потом мысли о том, как Димка ходил по магазинам, выбирая это платье, настроили на более сентиментальный лад. – Знаешь, когда мы с Димкой учились в школе, а родители были на работе, мы обожали наряжаться и играть во взрослых. Например, я напяливала платье Димкиной мамаши, вставала на ее каблуки, надевала шляпу, на которую она пришивала пластмассовый цветок из галантереи. Ты уже не застала их, тогда еще не было матерчатых искусственных цветов, а продавались такие отлитые, как мыльницы, ромашки всякие, розы, фундаментальные, как кефирные бутылки…
