Слава Богу, свирепый Детлеф почти не замечал сына до его совершеннолетия, – а затем услал ко двору герцога, учиться рыцарской доблести… Но и там Беренгар не прекратил своих тайных бесед с матерью. Не подозревая о настоящих причинах её смерти, – юноша, тем не менее, воображал мать сломанной хрупкой лилией, невинной жертвой зверя-мужа. Правда, она в своих ночных ответах сыну старалась обелить Детлефа, внушить почтение к отцу. Но ведь так и должна была говорить святая…
– Прости меня, малец, если сможешь…
– Конечно, отец, – сказал Беренгар, медленно поднимаясь. Был он также бородат, крепок, широк в кости, – но без того примата грубой силы, который сквозил в Детлефе, в каждом его слове и шаге. Нежность покойной матери смягчила черты молодого барона, его карие глаза умели быть чуткими и подёргиваться влагой…
Но не сейчас.
С сухими, спокойными глазами и неподвижным лицом Беренгар встал – и молча наложил руки на шею отца. Тот не сделал ни одного движения, не начал сопротивляться или уворачиваться, даже голоса не подал. Напротив, что-то вроде слабой усмешки отразилось на лице барона: мол, понимаю, сын, и одобряю…
Оставив бездыханное тело на ложе, новый владетель Гонделя распахнул наглухо закрытые двери с витражами – и шагнул на балкон.
В лучах полудня сверкнул перед бароном речной простор. По берегам широкой излучины, среди лугов и рощ, курились дымки подвластных деревень. Замок, выстроенный в форме чечевицы, занимал почти весь остров посреди реки. Остров вместе с замком напоминал громадный корабль, с пятью башнями вместо мачт, плывущий против течения. Наверное, потому баронское гнездо (а от него и вся местность) издавна получило прозвание Гондель – гондола… Спальня Детлефа располагалась вверху трёхэтажного строения, на самом «носу» «корабля». Беренгару с детства нравилось пробираться сюда – понятное дело, в отсутствие отца, – и стоять, представляя, что он на настоящем корабле, идущем в сказочные земли. Он слышал о морских походах готийских рыцарей… Река, текущая навстречу, усиливала впечатление.
Высокий, мощный, – блио[1] из плотного коричневого сукна тесно облегало его торс, – Беренгар стоял на балконе. Он думал о том, что не менее трёх дней уйдёт на церемонии, связанные с похоронами отца. А тем временем турнир, задуманный творителем Гальфридом, великий турнир, для которого предоставил свою столицу король Роделанда Теофил, – турнир, о котором известило Беренгара чудесным образом полученное письмо, вполне может уже и окончиться. Творитель вручит другому драгоценнейший в мире приз, – он же, гондельский бирюк, даже не успеет скрестить свой меч с иными искателями Чаши…
Мотнув косматой головой, барон отогнал смутные мысли. Он знал силу судьбы и умел покоряться ей.
Мерным шагом через комнату, мимо отцовского трупа с задранной бородой и разинутым ртом, барон Беренгар направился к выходу.
IV
Когда разговор был окончен, Блюм так и остался стоять посреди жаркой улицы с мобильником в руке. Бессильная злость жгла изнутри, будто паяльная лампа. Он понимал, что вокруг белый день, проходят люди, оглядываются на него, но в первую минуту ничего не мог с собой поделать: стоял, вздрагивая и судорожно скалясь…
Роман крепко устал от сегодняшних съёмок. Вернее, от всего вместе, – вставания чуть свет, трёхчасовой поездки к подножию Чатырдага, такого же возвращения… А сами съёмки? Чёртова компьютерная анимация! Торчать в холодной карстовой пещере, пялиться вглубь зала со сталактитами – и делать вид, что ты заворожён соблазнительным зрелищем. Остальное они дорисуют…
О да, Роман изо всех сил изображал, что перед ним из таинственной пещерной глубины появляются прекрасные и коварные феи, – а сам думал о совсем другом. Например, о том, какой же всё-таки урод – его герой, граф Лепрехт. Слюнтяй, маменькин сынок, который вдруг оказывается крутым, как яйцо страуса в паровом котле. Где только Яковлев выцарапал эту байду, сценарий этот?.. Но народ такие вещи любит, – как выражается Катрин, «пипл хавает»… Всё это сладкое дерьмо – высокие слова, благородные чувства. В жизни ничего похожего нет; может, когда-то и было, но сдохло и завонялось. Остался только Сенечка Фурман, по прозвищу Спайдермен – Человек-Паук…
Что-то вроде толстой иглы укололо Блюма в сердце. На пыльной улице, обставленной заборами, негде было сесть, и он опустился на корточки. Пара местных старух, семеня мимо, вытаращилась на Романа, потом одна сплюнула: артисты, одно слово, среди бела дня уже в стельку…
Спасибо мамочке, – вместо того, чтобы подтолкнуть сына к занятиям прибыльным, наделить его хищной хваткой и практицизмом, сделала из сына тряпку, романтика, актёра! Ставила перед гостями на стул, заставляла вслух читать стихи: «Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи…[2]» Терапевт из городской больницы, – мать была тщеславна и страстно желала, чтобы сын стал звездой. А Роман, вот, осмелился не соответствовать – и, хотя послушно уехал в областной центр, и окончил там театральное училище, но талант проявил прискорбно малый. Там же, в облдрамтеатре, не пошёл дальше классических ролей плохого русского актёра: «кушать подано» и «карета графа»…
Как же его, бездарь, углядел Петя Яковлев? А в телепрограмме «Городок провинциальный». Есть такая на ОРТ… Группа оттуда припёрлась в дальний Мухосранск; журналистка московская, баба с вывертами, решила в малом и жалком найти самое малое и жалкое – взять интервью у актёра на выходах из местной облдрамы. Каково, мол, в провинциальном театре – даже не корифею, а вечному третьему слуге или четвёртому гвардейцу?.. И попал Блюм на экран центрального телевидения; и увидел его случайно, вскинув глаза от вечернего чая, господин Яковлев, и сказал жене: «Вона, блондин какой видный! А знаешь, я таким вижу нашего Лепрехта Финстервальдского…»
Словом, нежданно-негадано получил Блюм одну из главных ролей в фэнтези-сериале «Чаша Жизни». И гонорар ему назначили вполне приличный, и компания подобралась хорошая. Сама Бельская играет принцессу Габриэль, этакую красивую дьяволицу; маститый старик Маркелов – творителя Гальфрида (вроде волшебника или мага), а главного героя, рыцаря Адальберта, – недавно вошедший в моду Виктор Мортусов. С ними бы можно и в другие сериалы переползти, попасть в московскую обойму… Живи – радуйся! Но не было счастья Роману, грызла его душу страшная забота, перечёркивала дальнейшую жизнь. Лишь иногда отвлекался он, вот как сегодня, то ли приличным угощением, то ли выпивкой… Потом вновь наваливалась беда. И нестерпимой сделал её тяжесть вот этот сегодняшний, последний звонок Манюрки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Б л и о – верхняя одежда наподобие туники, но с рукавами, достигавшая колен.
2
Уильям Блейк, «Тигр». Пер. с английского С. Маршака.
