– Да как ты им стал! Известным! Сколько разбитых судеб и разочарований стоит за твоей известностью?
– Ой, только не надо высокопарных слов! Я пробивался сам и пробился! Победителей не судят!
– Неужели? А вот я, представь себе, пришла судить победителя!
– Сколько пафоса, а история-то выеденного яйца не стоит. В тебе говорит обида одинокой, покинутой женщины.
– Да-а, у тебя всегда была своя шкала ценностей. Что касается обиды, то здесь ты, наверное, прав. Обида есть, но только не покинутой женщины. Если помнишь, то я сама от тебя ушла…
– А сегодня пришла меня позлить? Могу обрадовать: у тебя это получилось.
– Нет, дорогой, я пришла, чтобы добиться… Не знаю, правда, как. У меня это никогда не получалось – вырвать у тебя то, что заслуживаю. Ты всегда как-то умудрялся облапошить, выставить меня идиоткой. Наши шумные скандалы всем, кто нас знал, ты объяснял моей неадекватной реакцией, взбалмошностью, дикой ревностью. Твои друзья воспринимали меня как психопатку и примитивщину, идеально подходящую тебе только в постели. Чудные взаимоотношения двух кроликов, не более того. А что еще тебе со мной делать? Тебе, талантливейшему художнику, даже поговорить со мной не о чем было… Короче, я хочу, чтобы ты публично признал меня, рассказал обо мне всю правду. Хочу, чтобы под моими картинами стояло мое имя, или верни мне деньги, которые ты за них получил.
– Совсем с ума сошла? Впрочем, чему удивляться? Ты никогда с головой не дружила. Была классической истеричкой, а сейчас еще подорвала свою психику пьянством.
– Может быть, и подорвала. Я слабая женщина, но в отличие от тебя – художница, а не барыга. У меня тонкая нервная организация. Сломать меня не стоило труда, вот ты и сломал. Стал преградой на моем пути к цели, присвоил мой талант, ограбил, выхолостил меня. Но я не настолько слаба, чтобы вот так просто раствориться в тебе, исчезнуть как в черной дыре. Моя жизнь бессмысленна, она не состоялась. Однако я больше не могу позволить себе доживать ее тихо.
Я уйду со скандалом и заберу с собой тебя.
– Не понял, куда ты меня собралась забирать?
– Как куда? На тот свет!
– Ты точно сумасшедшая!
– Так ты же сам всем и везде это рассказывал. Надо быть последовательным.
– Так! Давай поговорим спокойно.
– Да я-то абсолютно спокойна. Просто жить хочу, если не в такой роскоши, как ты, но достойно, соответственно моему таланту.
– Ладно, понимаю. Это шантаж. Ты талантлива, я бездарен. Отлично. Сколько ты хочешь?
– Я тебе сказала, что твои подачки мне не нужны.
– Но ты хочешь невозможного. Все твои поезда ушли. Да и вообще, если каждый, с кем мне приходилось работать, будет требовать общественного признания и тех денег, за которые продаю работы исключительно благодаря своему имени, я просто разорюсь. Ты знаешь, сколько денег приходится тратить на раскрутку? Эти баннеры на улицах, постоянное мелькание на телевидении, все эти журнальные интервью? Ты знаешь, ско-о-о-лько это стоит?!
– Да прекрати. Ты всегда устраиваешься на халяву и никогда никому не платишь. Спишь подряд со всеми журналистками, используя их по полной программе. Расплачиваешься натурой сразу, не отходя от кассы. Благодаря этому постоянно поддерживаешь отличную физическую форму – никакого фитнеса не надо. К тому же они еще и счастливы. С мужиками, правда, сложнее. Я помню, как обиделся Нодар Одинашвили, который протолкнул тебя в одну из программ, а ты ничего за это не заплатил.
– Денег я никогда не даю, но всегда дарю альбомы, календари, отдаю все, что мне дарят. Всем и всегда делаю подарки. Постоянно. А мне это не бесплатно достается. Сами по себе работы стоят столько, за сколько я их покупаю. Мои клиенты платят за МОЕ, пусть скандально, но известное имя. Можешь ты это усвоить наконец?
– Не могу. И не хочу. Лучше убью тебя, только так можно вскрыть этот нарыв, обнародовать этот беспредел. Начнется расследование. Вот тут-то все и всплывет наружу. Все узнают, что ты никакой не художник, а банальный мифоман.
– Ты идиотка! Ничего не всплывет. Это никому не нужно. Таких, как я, сотни. Только свою жизнь сломаешь. Тебя посадят – и это все, чего ты добьешься.
– Не посадят. Мне уже давно не хочется жить, противно стало, особенно после общения с тобой. Я и себя убью. Хоть что-то правильное сделаю в жизни. Мы жили недолго и совсем не счастливо, но умрем в один день, – сказала Лена и неожиданно вытащила из сумки, которую она так и держала возле себя, пистолет.
Дело приняло неожиданный и нешуточный оборот. Пистолет ходил ходуном в руках Лены, эмоции захлестывали ее, и было видно, что она уже сама не понимает, что делает. На ее лице отчаяние сменялось то решимостью, то страхом.
– Ну что ты тут устраиваешь «три тысячи лет армянскому театру»? – как бы не замечая всей драматичности ситуации, попытался отшутиться Микис. – Хочешь напугать меня газовым пистолетом? Скажу честно, испугался и вообще боюсь тебя.
Его последние слова утонули в грохоте разлетевшихся часов, стоявших на каминной доске, недалеко от кресла Микиса.
Пистолет оказался самым что ни на есть настоящим, и Лена это очень убедительно продемонстрировала. Правда, стрелять по-настоящему она не собиралась. Только хотела нащупать пальцем курок, но руки дрожали и совершенно не слушались. Грохот выстрела и разлетевшихся на камине часов, в которые она случайно попала, совершенно оглушил ее. Лена испугалась, пистолет выпал из рук, она вдруг вся как-то обвалилась. Напряжение всего вечера – подготовка к визиту, дорога, приход в этот дом, встреча с Микисом – дало о себе знать и вырвалось рыданиями наружу.
«Ну все! Это клиника. Сначала шантажировала, потом чуть не прикончила, теперь устроила истерику», – устало подумал Микис, не в силах пошевелиться и не зная, что ему теперь делать. Он верил, что высшие или, скорее, низшие силы никогда не оставят его в безвыходной ситуации. Всегда случалось, пусть маленькое, но чудо, и любая, даже самая экстремальная проблема переходила в новое качество.
Когда в дверь позвонили, и чудо, столь долгожданное и неотвратимое, произошло, Микис удовлетворенно вздохнул: «Свершилось! Все не так безнадежно!» Видно, удача не собирается от него отворачиваться, и кто-то пришел к нему на помощь. Никогда в жизни Самсонов не слышал более уместного и долгожданного звонка. Кто бы это ни был, но он мгновенно перекинул инициативу в руки Микиса. Однако, поняв это, любимчик Фортуны не бросился за стаканом воды для рыдающей женщине. Лишь пробурчал в ее сторону, чтобы она постаралась успокоиться, и пошел открывать дверь.
Впрочем, звонок моментально отрезвил Елену. Рыдания прекратились. Собственно, это была не истерика, а пьяные слезы. Пьянела она мгновенно, поскольку выпивать стала давно и каждый день. Достаточно было только понюхать спиртное, как в нее словно вселялся другой человек. В студенческие годы она где-то прочла, что такое состояние называется маниакально-депрессивным. Видимо именно это с ней и произошло. Агрессия улетучилась. Решимость покинула ее. Наступила абсолютная апатия. Женщина так готовилась к этой встрече, репетировала каждое слово, представляла, как Микис испугается, если она всем расскажет, что он никакой не художник, а просто удачливый мистификатор. Елена ждала грандиозного результата от этого разговора, который, возможно, во многом изменил бы ее жизнь. Она получила бы достаточно солидную сумму денег за свое молчание, вернулась бы в профессию, привела бы себя в порядок. О как много было планов. Но в какой-то момент все почему-то пошло не так, зачем-то она стала стрелять из пистолета, который, «одолжив» у своего любовника милиционера, взяла просто так, на всякий случай, попугать для пущего эффекта. Специально напоила милиционера и, пока тот спал, решила осуществить свой давно вынашиваемый план. Теперь, придя в себя, Елена жутко жалела, что потеряла столько времени на дурацкие разговоры и пикировку. Почему сразу не призналась, что пришла за деньгами? А теперь при посторонних у нее уже не получиться вырвать у этого самодовольного хвастуна то, за чем сюда явилась.
С чувством сапера, обезвредившего мину, Микис подошел к монитору и увидел Анжелу.
«Мама, дорогая, да что же еще случилось?! Ей-то что нужно?»– мгновенно забыв о недавнем экстриме, недовольно пробурчал он. Этот еще один нежданный приход тоже не сулил ничего хорошего. Опять решила уйти от мужа, опять будет выяснение отношений и обязательно целый ворох неприятных новостей. А тут Елена. Да-а, ничего не скажешь, организовал тихий вечерок наедине с самим собой.
– Открываю, – сказал он в микрофон и с улыбкой повернулся к двери.
Анжела не вошла, а буквально впала в дверь, еле сдерживая накопившиеся за сутки эмоции. Микис вспомнил, что на презентации она не проронила ни слова, мрачно сидела за столом, обидевшись, что он не сел рядом с ней, а общался с Мариной, которая Анжелу всегда безумно раздражала.
