– Погоди, – остановил его Конан. – А какова будет моя плата, если я проиграю?
– Недельное жалованье и три истории из твоей жизни, из которых я мог бы сделать песни, – предложил Гэлант.
– Небольшая плата, – заметил Конан. – Особенно если учесть, что мне не придется ее отдавать.
* * *
Конан вошел в таверну первым. Могучим пинком ноги он распахнул дверь и уставился в темное помещение. Это, несомненно, была таверна. Прилавок, большой котел, заметный в широком квадратном окне позади прилавка, длинный стол и две вытертые лавки. На потолке – закопченное колесо, с которого свисало несколько десятков глиняных масляных ламп.
Однако масло в лампах давно прогоркло, фитили покрылись пылью, копоть и сажа заросли паутиной. На полу лежал толстый слой пыли.
– Здесь давно никого не было! – громко объявил Конан. – Попробуем переночевать, но в том, что касается еды и выпивки, нас ждет полное разочарование.
И тут в темном углу комнаты кто-то пошевелился. Конан насторожился: он мог бы поклясться, что мгновение назад там никого не было. Киммериец обнажил меч, готовясь встретить любую неожиданность. Его спутники уже входили. Конан поднял левую руку в предупреждающем жесте.
– Выходи на свет! – крикнул киммериец, обращаясь к невидимке, что таился в полумраке.
Послышались легкие шаги, и перед Конаном появилась маленькая фигурка, несомненно, женская: это была девушка лет шестнадцати, с очень белым лицом и длинными черными волосами. Она была облачена в лохмотья, но смотрела прямо и гордо. Ее босые ноги посинели от холода, однако это обстоятельство ничуть ее, казалось, не смущало.
Конан опустил меч.
– Кто ты? – спросил он.
– Гаусина.
Голос прозвучал чуть хрипло и все же он был приятным, грудным и низким.
– Гаусина – это всего лишь имя, – заметил Конан. – А я спросил о том, кто ты такая.
– Я не больше моего имени, – ответила девушка.
Гэлант отстранил своего телохранителя.
– Довольно тебе допрашивать бедное дитя! – сказал сказитель. – Разве ты не видишь, что она замерзла и наверняка проголодалась?
– Нет, – буркнул Конан, – этого я как раз и не вижу.
– Потому что ты бессердечный, – упрекнул его Гэлант. – Ты смотришь на людей холодными глазами.
– Благодаря чему до сих пор жив.
– Если видеть жизнь глазами любви и сострадания, то… – начало было Гэлант, но Конан перебил его:
– Наша судьба неведома нам, но искушать лишний раз богов не следует. Что ты знаешь об этой девушке?
– Только то, что она одинока, что она страдает…
Конан безнадежно махнул рукой и прекратил всякие возражения, но передвинул ножны так, чтобы можно было в любой момент выхватить меч или кинжал.
Пустынный Кода, как выяснилось чуть позже, вполне разделял опасения своего друга.
– Мне она не нравится, – шептал гном. – Она странная.
– Мы все здесь странные, – проворчал Конан.
– Но она – в особенности. Почему она бродит в одиночку по дорогам Аквилонии?
– Вероятно, нищенка.
По приказанию Гэланта, Меркон зажег в заброшенной таверне лампы и разложил на столе припасы путешественников. В очаге тщетно пытался раздуть огонь Вендо. Дрова отсырели и не хотели заниматься. Помещение наполнилось дымом, тощий Вендо душераздирающе кашлял, стоя на коленях возле очага, так что в конце концов Гэлант велел ему прекратить бесполезное занятие и садиться к столу.
– Будем согреваться дружеской беседой, – объявил сказитель.
Беседа, впрочем, в подобных условиях не клеилась. К ночи дождь усилился, крупные капли вовсю лупили по крыше, как будто намереваясь проломить ее. Девушка Гаусина сидела на краю стола очень тихая и помалкивала, рассматривая своих новых знакомцев широко раскрытыми блестящими глазами. Конану казалось, что в полумраке они странно светятся.
Гэлант попробовал было завести песню, но в этой таверне голос звучал на удивление плохо. Воздух как будто поглощал любые звуки.
Наконец путники стали устраиваться на ночлег: они расстелили плащи на полу, улеглись, прижавшись друг к другу, и вскоре Гэлант, а вслед за ним и Вендо захрапели. Меркон спал тихо, беззвучно.
Конан остался бодрствовать. Гаусина подсела к нему. Она приблизилась так бесшумно, что киммериец не столько услышал ее, сколько почувствовал близость второго человеческого существа. Кода, прятавшийся у Конана под плащом, тихонько зашипел.
– Ты мне не доверяешь, – сказала Гаусина.
– У меня нет оснований доверять человеку, который не оставляет следов на пыльном полу, – ответил Конан.
Гаусина вздрогнула.
– Ты был единственным из всех, кто обратил на это внимание.
Конан пожал плечами.
– Мне неплохо платят за такую наблюдательность.
– Полагаю, дело не только в оплате… – Девушка слабо улыбнулась. Теперь Конан отчетливо видел, как светятся ее глаза. Бледно-зеленым цветом, как болотные огоньки.
– Кто ты такая, Гаусина? – спросил он шепотом. – Если ты не замышляешь зла, то откройся мне – я попробую тебе помочь. Но если ты меня обманешь и окажется, что и эта непогода, и твое присутствие здесь – часть одного злодейского замысла, то берегись! Кем бы ты ни оказалась, я сумею расправиться с тобой.
Девушка некоторое время молчала, как будто соображая – можно ли довериться этому варвару. Он и притягивал ее, и отталкивал. Рослый, как все северяне, он обладал странной животной силой и вместе с тем, как ей представлялось, был наделен недюжинным умом. Большую ошибку совершил бы тот человек, который не разглядит за варварской внешностью хитрости и проницательности.
Наконец Гаусина заговорила:
– Это все моя мать и братья. Я имею и виду – дождь, град, ветер… Это все из-за них.
– Где они? – спросил Конан.
– Должно быть, там, на болотах… – Гаусина махнула рукой в неопределенном направлении. – Наша семья была проклята. Это случилось очень давно) когда Дикая Охота бродила по здешним краям. В те годы моя мать владела большим имением к северу от этих мест. Она была знатной дамой, можешь мне поверить! Сейчас ни имени ее, ни герба никто не помнит, но в те времена… О, в те времена наша семья была одной из самых могущественных в Аквилонии!
Глаза девушки вспыхнули, она выпрямилась, и в слабом свечении Конан разглядел ее словно бы заново: тонкие черты, благородная осанка, гордо развернутые плечи.
Даже черные волосы не казались больше грязными и спутанными: они как будто бы падали на плечи шелковистой волной. Но наваждение длилось лишь миг: спустя секунду Конан вновь видел перед собой лишь оборванку с очень белым, нездоровым лицом и бледно пылающими глазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
