Он, понятное дело, не ответил.
— У тебя нет определенного мнения насчет рыб? Эх ты!
В поиске я все время с ним разговаривал. Чтобы не сойти с ума, надо с кем-то разговаривать. Мне казалось, он меня понимает.
Но что, если это был самообман, спасительное безумие, от которого мне так и не удалось избавиться? Тогда она права.
Я ощутил острое одиночество. В первый раз за все время.
Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.
— Пойдем, — сказал я, — пойдем домой.
В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за калитку, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.
— Не подбирай с земли, — сказал я ему.
Он с размаху сел на свой огузок и расставил передние лапы.
Я нагнулся.
Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.
* * *
Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.
— Кто-нибудь заходил?
Она повернула ко мне холодное, злое лицо:
— Что?
— Здесь был кто-нибудь? Соседка?
Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, что по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.
— Нет, — она покачала головой, — кто к нам придет? Ты же никого…
— Не думаю, что я там желанный гость, — сказал я. — Кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.
Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.
Она сморщила нос:
— Какая гадость!
— Верно, гадость.
— Зачем ты его бросил в камин? Он же всю комнату завоняет.
— Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять не хотелось. Здесь бегают лисы. Как ты думаешь, кто это сделал?
Она поджала губы:
— Уж не думаешь ли ты, что это я?
— Упаси боже. Я думал, может, ты кого видела?
— Я смотрела ТиВиЭс. Наверное, кто-то травит крыс.
Здесь не травят крыс. По крайней мере мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.
Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось, как темное, глухое одеяло.
— Послушай…
Она с досадой повернулась:
— Да?
— Поговори со мной.
Она, казалось, удивилась:
— О чем?
— Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… не знаю, о чем-нибудь.
— Ну так включи себе последние новости, а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.
— Смотри, конечно. — Я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.
В комнате воняло чесноком и горелым мясом.
* * *
А утром ко мне зашел староста.
Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и, когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровенный такой мужик.
Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера, — подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.
Аргус лежал на крыльце, перегораживая вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.
Я крикнул:
— Он вас не тронет!
Но староста все равно не двинулся с места.
Я сказал:
— Я сейчас. — И двинулся напрямик через малинник.
— Это животное, — укоризненно сказал староста, — оно слишком большое, чтобы…
— Чтобы — что?
Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и покрупнее.
Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками или просто так. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.
— Погоды нынче стоят хорошие, — сказал староста.
Я согласился, что да, погода просто замечательная.
— Не то что в прошлом году.
Я сказал, мне трудно судить, поскольку я поселился здесь недавно.
— В том-то и дело, — сказал староста. Он устроился поудобней в кресле и сложил руки на коленях. — Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.
— Очень приятно.
— У нас тут людей всего ничего. Деревня с десяток хуторов… Пара-другая усадьб вроде вашей.
— Угу.
— Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей всего ничего.
— Уху.
— Вот я и пришел познакомиться.
Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.
— Вы редко бываете в деревне.
— Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.
— А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.
— Будет время, — сказал я, — обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.
— А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.
— Я люблю гулять.
— Это хорошо, — сказал он, — я всегда говорю — гулять полезно. Я им так и сказал: он ничего дурного не делает, просто гуляет.
— Договаривайте, — сказал я, — и кончайте этот маскарад.
— Ладно, — он вздохнул, — действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.
Деревенский простачок исчез, точно по лицу старосты прошлись мягкой губкой. Я подумал, что он не последний человек в этом их любительском театре.
— Я ни с кем и не знаком.
— Вы не ходите в клуб. Не общаетесь с людьми. Им это не нравится. Они полагают это высокомерием. Пренебрежением. И еще — эта ваша собака.
— Аргус.
— Тем хуже. В деревне многие боятся ходить к озеру.
— Аргус никому не причинит вреда. Иначе кто бы мне позволил везти его на Землю?
— Он чужак. Чужое существо. Кто может за него поручиться?
— Я.
— А за вас?
Мы замолчали. Солнце выпарило росу, и сад был заполнен ровным гудением пчел.
* * *
— Все знают, аргус с человеком вроде как в связке. Одно целое. И если он захочет, чтобы вы, скажем, взяли в руки нож…
— Вы взрослый образованный человек, — сказал я, — и должны знать, что взаимодействие с аргусом строится совсем на другой основе. Он не может заставить меня что-либо делать. И я его тоже.
— Ага! — сказал он удовлетворенно.
— Что — ага?
— Если он решит причинить кому-нибудь вред, вы не сможете ему помешать. Вы его не контролируете.
— У вас есть собака?
— Ну да. — Его голос немного потеплел, видно, он любил свою собаку. — Молли. Она ретривер. Золотистый ретривер.
— Вы контролируете ее?
— Вы же сами сказали, — тотчас ответил он, — аргус не собака.
Мы опять замолчали.
Дурак, хотел я сказать, самодовольный дурак. Ловкий, хитрый манипулятор, недаром тебя выбрали старостой, но ты видишь не дальше своего носа. Все, что вокруг, ты получил именно благодаря аргусам. Ненаселенную, процветающую Землю, свободную от неврозов и агрессии, чистый воздух, чистую воду. Это озеро. Иные миры. Ты получил все.
А что получил я? Мы?
— Вам не стыдно? — спросил я тихо.
— Я против вас ничего не имею, — возразил он. — Но я представляю людей. А они вас боятся.
— Чего вы от меня хотите?
— Чтобы вы уехали. Убрались отсюда.
— А если я не уеду?
— Сам я против вас ничего не имею, — повторил он, — но люди… могут быть неприятности.
— Это противозаконно. Вы староста, вы обязаны следить за соблюдением законности.
— Ну… — он поднялся, — я и слежу. Я пытаюсь не допустить неприятностей.
— Не нужно запугивать меня. — Я тоже встал.
— Да я и не запугиваю. — Он уже был на крыльце.
Аргуса он обошел по большой дуге, но тот все равно встревоженно отодвинулся.
Я потрепал его по голове и снова занялся починкой забора, в какой-то момент отметив, что вколачиваю в землю колья с удвоенной, яростной силой.
* * *
Лунный квадрат лежал на полу, медленно переползая с одной половицы на другую. За окном шумел лес.
Зря я вернулся на Землю.
Любой ныряльщик мечтает оказаться на Земле. Пройтись по траве, полежать на берегу. Есть десятки миров, пригодных для жизни, но там все чуть-чуть другое. Свет, тяготение, сам воздух… А ныряльщик жаждет очутиться там, откуда когда-то ушел в глубокий поиск. И думать забывает о том, что Земля — это еще и люди. Что к звездам ушли лучшие. Самые энергичные, самые смелые. Идеалисты, мечтатели, пассионарии.
А остались обыватели. В глубоком поиске ныряльщик вообще редко думает о людях — больше о небе, траве и деревьях.
Ностальгия — страшная штука.
И не лечится.
Как же должен страдать аргус, подумал я, он-то ведь в чужой среде, в абсолютно чужой среде, кроме меня, у него ничего здесь нет, не за что держаться… Мы улетим отсюда, улетим в другой мир, не такая уж большая жертва по сравнению с той, что выпала ему. Я думал, если мне будет хорошо, я смогу как-то передать это ему, чтобы и ему было тепло, хорошо и покойно…
